— Поднок! — вскричал Юдзу, и его голос задребезжал в окнах вагона. — Убийца! Я не хочу в-в-видеть, я не, не, я, видеть тебя в нашем д-д-доме! Слышишь?

— Я всего лишь делал свою работу, — неуверенно сказал Акутагава.

— Ты поз-з-зор для нас! М-м-мало того, что, того, убиваешь людей, т-так ты и нас хоч-ч-ешь втянуууть в, между корпорациями идёт война, п-п-понимаешь? Война! Ты погубишь нас в-в-всех, они придут за мной, за твоим, за мной, бр-атом и матерью!

— Я не допущу этого...

— Т-так-о-ва ли цена ден-н-ег? Т-такова ли ц-цена, такова ли, такова ли цена жизн-н-и?

— «Ханзо» больше, чем просто корпорация; это клан, который возродит былое величие Японии...

— Ты этого х-хочешь, убл-людок? П-погубить нас всех?

— Нет, я всего лишь хочу спасти свою семью от нищеты...

— Я же... Я... Я же учил-л-л тебя ненасилию, я в-воспитывал в тебе доброту и л-любовь, я п-п-пытался сделать из тебя, п-пытался сделать человека, но ты... Ты...

— И я остался человеком, разве ты этого не видишь? У меня есть друзья, семья, даже ребенок...

— Ты потерял с-себя, пр-родал своё тел-ло и душу ради з-земных благ, ты ж-ж-жалок...

Слева от Юдзу возникла проекция Акутагавы с красным свечением в зрачках и приставила пистолет к его виску. Затвор пистолета отъехал назад, голова Юдзу дернулась в сторону и вернулась обратно.

— Ты пот-т-терял с-с-с-ебя, пр-р-р... Ты... Потерял с-с-ебя, прод-д-дал, пот-терял, ты, с-с-себя... Ради... Ты п-п-потерял... — повторял Юдзу, зациклившись на одном предложении.

— Замолчи, пожалуйста... — произнес Акутагава, ощущая, как в голове разрастается пульсирующая боль. Замерцал свет в вагоне.

— Пот-терял себя, п-п-потерял, п-отерял, с-с-себя, потерял, ты п-потерял, п-потерял с-с-ебя, ты...

— Хватит, отец... Умоляю... Прекрати...

По окнам расползлась паутина трещин, свист ветра иглами надавил на барабанные перепонки, голос отца становился все громче и звучал уже внутри головы, перекрикивая мысли, «п-п-потерял, ты, пот-терял, ты, п-п-потерял, ты, п-п-потерял с-с-ебя», Акутагава сдавил челюсти — глаза его проекции вспыхнули, невесомый палец сжал крючок и раздался оглушительный выстрел. Погас свет, окна разбились и сотни маленьких осколков застыли в воздухе, преломляя красное свечение из глаз проекции. Акутагава припал на колено и провалился сквозь пол в темную пустоту.

[ОШИБКА_УПРАВЛЕНИЯ_ПАМЯТИ_0х22310312]

[ОШИБКА_УКАЗАНА_НЕДОПУСТИМАЯ_ПАМЯТЬ_0х22310312]

[ЗАПУСК ПРОТОКОЛА ЕСС...]

[ИСПРАВЛЕНИЕ ОШИБОК...]

[ПРЕВЫШЕНИЕ ДОПУСТИМОГО УРОВНЯ ТЕМПЕРАТУРЫ ЦЕНТРАЛЬНОГО ЯДРА]

[КРИТИЧЕСКАЯ_ОШИБКА_СМЕРТЬ_0x99903711]

[ФОРСИРОВАННАЯ ПЕРЕЗАГРУЗКА СИСТЕМЫ]

Сначала возникла мушка пистолета, разрезавшая пространство пополам, затем глаза сфокусировались и проявился задний фон. Хисао лежал в сугробе, в ужасе таращась на Акутагаву сквозь разбитые линзы очков; из сломанного носа текли струйки крови, соскальзывая с пухлых губ на белоснежный нейлоновый пуховик.

— Я... Я всего лишь нейрохирург, мне нет дела ни до «Цукуеми», ни до вас, ради Бога... — оправдывался, тяжело дыша, Хисао. — Я просто помогаю людям... Я понимаю, между вами конфликт, но... Но я-то вам зачем... Я ничего не знаю, я обычный врач... Господи...

Рука с пистолетом раздвоилась в полупрозрачной проекции, щёлкнул затвор и пуля плавно, словно проходя сквозь масло вылетела из дула, оставляя за собой яркий трассерный след, исчезнувший как только она пробила лоб Хисао. Проекция отслоилась от Акутагавы и встала рядом, закуривая сигарету.

— Они все «просто» что-то делают, не так ли? — усмехнулась проекция. — Мы ведь тоже «просто» делаем свою работу, и их оправдания не играют никакой роли. Приказ есть приказ. И все же ты каждый раз будто бы сомневаешься и позволяешь им высказаться перед смертью, слушаешь их так, словно они действительно могли бы тебя переубедить, а сам просто стараешься пересилить себя и наконец выстрелить. Хотя, должен признать, с возрастом у тебя стало получаться это быстрее.

— Одно дело убивать солдат, другое — безоружных гражданских. Каждый раз чувствуешь себя... Чувствуешь... — Акутагава запнулся, не понимая, что именно он хотел сказать; ему только запомнилось, что он чувствует себя в подобные моменты как-то иначе, но как?

— Да, — кивнула проекция, будто бы поняв его без слов. — Каждый раз, когда твои мысли начинали кровоточить, когда твоё сердце сковывала тревога, взывая к состраданию, появлялся я: Сэцуши, твоя хладнокровная сторона. И завершал за тебя работу.

— Сэцуши... Это ведь мой позывной?

— Сначала было больше тебя, Акутагавы, заботливого семьянина, что хотел просто помочь своим родителям и брату, но со временем твоя личность стала отходить на задний план, не справляясь с эмоциональной нагрузкой от постоянного насилия. И ты привык убивать, привык настолько, что это стало для тебя рутиной. Убивать тех, кого прикажут, и хоронить тех, кто был тебе близок. Так ты и стал Сэцуши, хладнокровным, бесчувственным убийцей; стал мной.

— Но ведь ты и есть я, часть меня...

— Нет, — покрутил головой Сэцуши, — теперь ты — часть меня.

Окровавленное лицо Хисао вздыбилось перед глазами Акутагавы, хлопья снега вытянулись в косые линии, источники света наслоились друг на друга и постепенно поглотили видимое пространство в плотном свечении — ярком и обжигающем, похожим на взрыв световой гранаты. Акутагава почувствовал, что снова куда-то падает, протянул руку вверх и подскочил в собственной постели как от кошмарного сна. Детройт за окном