Так, что-то меня далеко унесло: начал убеждать сам себя, что не по дурости своей, а в силу навязанных обществом обстоятельство отдал двадцать пять рублей за чашку не самого лучшего кофе и кусок далеко не самого удачного торта, улетел же в рассуждения о том, когда и какой гостинец уместно будет передать главе Могилёвского дворянского собрания, чтобы он понял, что я его уважаю, но при этом не решил, что мне от него что-то надо. Но ценник всё равно чудовищный! В Минске в ресторанчике на Городском Валу полноценный обед обходится в полтора рубля! Пусть это со скидкой для сотрудников жандармерии, но ведь и с наценкой за положение близкое к центру столицы Великого княжества! Кофе с булочкой ближе к центру Минска мне тоже когда-то обошёлся в шокировавшие меня полтора рубля, но не двадцать пять же! И кофе там был лучше, причём не одна чашечка с напёрсток, а пусть небольшой, чуть больше чайного стакана объёмом, но кофейник! Так, пора прекращать эту сцену «провинциал бурчит по поводу столичных цен», а то начинаю себя чувствовать персонажем какого-то водевиля. Вон, и дед хихикает по этому поводу, поминая всуе какие-то стулья «из красного дерева, красивые, но очень уж дорогие». Нет, если на самом деле красивые, или если бы те кофе с тортом были хоть немного вкуснее!..

Так, опять! Надо отвлечься — вон, как раз, музыкальный магазин. Зайду гляну, есть ли в продаже моя новая пластинка и как её раскупают. Может, из инструментов или аксессуаров к ним что-нибудь присмотрю в подарок жёнам и для пополнения домашнего музыкального салона. Или тех же пластинок приличных куплю парочку, может же что-то найтись приличное и к моему вкусу подходящее? А то, боюсь, пока я тут ожидаю вызова, конфеты купленные испортиться могут, и я останусь без гостинца для девочек. Шучу, конечно, но в каждой шутке, как говорит дед, есть только доля шутки.

Пластинка в продаже была и довольно бодро продавалась. Не скажу, что расхватывали и дрались за последний экземпляр, а очередь стояла до соседнего квартала, чего не было, того не было. Но за четверть часа три штуки купили. Если немножко подумать и посчитать, то такими темпами — двенадцать дисков в час, сотня за день в одном магазине, в сутки по Империи должно продаваться десять тысяч штук, а всего тиража хватит на неделю. Но по одному магазину и по такому короткому промежутку времени ни о чём судить нельзя. И вообще, лучше не маяться дурью, а спросить у того, кто может знать точно. Тем не менее дельцам от звукозаписи звонить не хотелось, так что решил связаться с профессором Лебединским, он явно отслеживает, как расходится записанный им «Красавчик». Сказано — сделано.

— Доброго дня, профессор!

— О, Юра! Добрый-добрый! Вы не поверите — как раз собирался вам звонить!

— И по какому же поводу?

— По поводу некоторых ваших песен, разумеется! Например, про «Красавчика».

— И я вам примерно по тому же вопросу: хотел уточнить, что там с пластинкой? До того закрутился последний месяц, что даже некогда было поинтересоваться. Может, вы случайно знаете что-то?

— Ну, почему же «случайно», я внимательно слежу за процессом. Уже запущена печать дополнительного тиража, сто тысяч будет точно, а, возможно, и сто пятьдесят, но там уже нужно будет подписывать дополнительное соглашение. Но «золотым» и этот ваш диск тоже станет. А вам разве отчисления не поступали⁈ — заволновался в конце разговора профессор.

— Не знаю, дядя Валера. Мне все «музыкальные» отчисления на отдельный счёт поступают, это надо ехать в Минск, в банк, там брать выписку, а мне всё некогда. Да и лень, если честно. К концу года, чтобы его результаты подбить, съезжу точно, а раньше — не факт. Только если ещё какой-то большой проект сдуру затею.

Лебединский рассмеялся.

— Вы сейчас описали ситуацию, которую можно считать мечтой большинства моих знакомых: жить так, чтобы было лень съездить за деньгами в банк!

Отсмеявшись, профессор продолжил:

— Очень хотелось бы с вами увидеться, есть о чём поговорить, в том числе и с глазу на глаз, но в ближайшее время, увы, не получится: я сейчас довольно далеко от Могилёва.

— А как же студенты, сессия⁈ Или она уже закончилась?

— Ректорат пошёл мне на встречу, мои экзамены поставили в расписании первыми, так я что я уже «отстрелялся», а провалившиеся только в августе придут. Так что смог себе позволить приехать сюда.

— Если не секрет — куда именно?

— В Питер, в столицу. Здесь джазовый фестиваль проходит, «Белые ночи» называется.

«Ого! Тут вы нас обогнали!»

«В смысле⁈»

«В моём мире одноимённый фестиваль только в середине девяностых появился, лет на шестьдесят-семьдесят позже, чем примерно та эпоха, которая тут у вас сейчас».

— Вы не поверите, профессор, — вернул я собеседнику его фразу из начала разговора, — но я сейчас тоже в Питере. И при этом до вечера совершенно свободен.

— Да⁈ Какими судьбами, где именно⁈ Впрочем, это совершенно неважно, приезжайте сюда, здесь вас очень захотят увидеть!

— Судьбы простые — дела службы, к начальству вызвали. А нахожусь я сейчас в музыкальном магазине…

Я назвал адрес, на что Лебединский заявил:

— Отлично, это вам минут пятнадцать на извозчике! Тут на побережье летняя эстрада, но с на удивление приличным звуком.

— А кто и зачем меня там вдруг возжелает увидеть?

— Ну, как же! Меня сюда пригласили из-за двух ваших песен: «Осенний вальс», который здесь упорно именуют «джаз-вальс», а партию саксофона, что Маша выдала, разучивают наизусть. Ну, и «Красавчик» тоже в джазовой аранжировке вышел. И про автора этих композиций меня уже несколько раз спрашивали!

— Но я сейчас в мундире. Я там не буду смотреться белой вороной в форме гвардейского офицера?

— Ах, в этой. Ни в коем случае, я больше скажу: при желании вам даже найдётся, среди кого затеряться!

Я несколько секунд поколебался, потом подумал: а почему бы, собственно, и не съездить⁈ И, надо сказать, не пожалел: это был лучший вечер в столице вообще, не считая того,