— Подожди, — окликнул его Джейсон. — Ты посмотри на нее, ей и так жить осталось недолго. Давай лучше я ей займусь, сделаю все деликатно.

— У тебя десять минут. Если не управишься, то я выпотрошу ее рыбой-мечом и запущу в ее засохшую дырку пару голодных сколопендр, — сказал Хидэо, неестественно двигая своей искусственной мускулатурой лица, из-за чего появлялось ощущение расхолаживания его слов и эмоций.

Джейсон закурили сигарету и встал возле покосившейся железной изгороди. Пожилая женщина открыла входную дверь и застыла на месте. Улицу захватил тягучий мрак дождливой ночи, приливы волн лакали песчаный берег, подбрасывая привязанные на цепи деревянные лодки. Завывал штормовой ветер. Она вошла в прихожую и поставила на пол корзины с постиранным бельём — ее муж весь день потрошил рыбу, и его фартук, джинсы и рубашка насквозь пропитались жиром, кровью и резким рыбным запахом. Как и все суеверные домохозяйки, она старалась избегать стирки на ночь, но в этот раз нужда оказалась сильнее страха. Она зашла в ванную и развесила белье на верёвках, вслушиваясь в первые, еще отдаленные раскаты грома. На кухне включился телевизор. Шум помех поначалу звучал ненавязчиво, напоминая шелест листьев, но с каждой секундой он становился все громче — пока не превратился в оглушительное шипение, болезненно давившее на барабанные перепонки. Она забежала на кухню, высвеченную черно-серыми полосами, и выключила телевизор из сети. Вспыхнула белая молния за окном, и тут же посуда, звеня, задрожала от последовавшего раската грома. В ванной распахнулось окно, резкий порыв ветра сбросил рубашку с веревки и задул ее прихожую. Ледяная бестелесная рука сжала ее сердце...

Корзины выпали из ее рук, она вскрикнула и забежала в дом. Джейсон выстрелил окурком сигареты и вернулся к Хидэо с удовлетворённой ухмылкой на лице.

— Я заставил ее поверить, что к постиранной одежде прилип злой дух и теперь он неотрывно связан с домом. Гонял ее по комнатам до самого утра, пока она не взмолилась перед мужем съехать отсюда.

Она выбежала обратно на улицу, держа в одной руке кропило, в другой — дымящиеся палочки благовоний. Джейсон разочарованно хмыкнул, наблюдая за ее отчаянными попытками освятить проклятый дом.

— Хорошая попытка, — сказал Хидэо. — Осталось просто закрепить ее ужас.

Он ввёл пожилую женщину в свой лиминал: только она замахнулась на окно кропилом, как оно исчезло прямо перед ее глазами, и рука провалилась в серую пустоту утягивая ее грузное тело за собой. Она пугливо приподнялась на руках и оглянулась, не понимая, что произошло; первая ее мысль была о том, что она умерла и попала в иной мир, но при этом почему-то сохранились все телесные ощущения, вплоть до ревматизма в ногах. Нигде не было ничего, только серая невесомость, загустевавшая в чёрные линии по краям горизонтов. Она ущипнула себя, протерла глаза, и даже чуть не надкусила палец в попытках очнуться, но ей ничего не помогло; тогда она решила, что действительно умерла и теперь находится в пограничном мире, еще не до конца отвязавшись духом от своего тела.

— Встань, — прогремел голос Хидэо, залезая под ее кожу.

Пожилая женщина, дрожа всем телом, кое-как поднялась на ноги.

— Я неуспокоенная душа Еринобу Омокаси, ронина эпохи Мейдзи, что нашла пристанище в вашем доме; теперь это мой кров, и я буду жить в его стенах. Понимаешь ли ты меня, старуха?

Хидэо возник перед ней в своей настоящей форме, без имплантов и косметических операций: у него не было ни губ, ни бровей, ни носа, только узкая борозда рта и два глаза, что терялись на обожженном, полностью растерявшем человеческие черты лице. Его руки, тощие и длинные, как ветви деревьев, были исполосованы поперечными шрамами. Она упала ему в ноги и отбила поклон, каменея на месте от страха.

— Уезжайте отсюда если вам дорога жизнь, иначе я убью и тебя, и твоего мужа, и буду мучить ваши души в веках, пока не кончится вечность.

— Конечно, Омо-мо-мокаси-сан, хорошо, конечно, — раболепно повторяла она, не в силах поднять голову с пола.

— А чтобы ты не думала, что я лишь твоё видение, тебя ждёт исидаки.

Пол вздыбился в острых ребристых гранях. Хидэо поставил женщину на колени и положил на ее ноги пять каменных плит...

Прошло три минуты. Женщина, замершая возле окна, очнулась, упала на землю и пронзительно зарыдала. Хидэо махнул рукой в сторону следующего дома.

С каждым годом ментальное состояние Якуми стремительно ухудшалось; сосуществуя бок о бок с насилием и наркотиками, он постепенно утрачивал связь с реальностью и все чаще становился заложником своего извращённого ума, поддаваясь бредовым идеям во время пиковой эйфории от очередных дизайнерских солей. Пытки стали терять свою эффективность, жертвы умирали раньше, чем успевали в чем-либо сознаться, и Якуми продолжал истязать тела даже после смерти: то проводя опыты, то исследуя их, как дотошный патологоанатом. Он соединял вены с оголенными проводами, вкалывал разные химикаты, наблюдал за деформацией и разрушением кожи от воздействия огня, кипятка и различных едких веществ, разрезал и сшивал сухожилия, дробил различными инструментами кости, как оголенные, так и внутри конечностей, создавал «трупные яды» из некротических тканей, чтобы затем вводить их в очередных жертв. Никакая информация, которую он должен был выбивать из людей, его больше не интересовала, и вместо того, чтобы задавать им вопросы по делу, он спрашивал только о том, на что похожа их боль. Когда подопытных не оставалось, Якуми переключался либо на самого себя, либо на своего сына. Хидэо к тому времени уже бросил старшие классы и всецело посвятил себя службе якудзе, выполняя в основном приказы связанные с рэкетом и вымогательством — после всех пыток, которые ему довелось наблюдать и пережить самому, он ожесточился и стал походить на отца,