Когда проснулись, долго не могли понять, какое время суток. Телефоны окончательно разрядились и никак не реагировали на нажатие кнопки включения. Петр поднялся по лестнице, отмечая, что в колодце стало намного теплее, а воздух у люка так вообще источал нестерпимый жар. В щели между крышкой и основанием он не увидел ни намека на солнечный свет и решил, что наступила ночь. Самая жаркая ночь в истории Земли, если не считать первый миллиард лет с сотворения планеты.

С той стороны не доносилось ни звука, но обоняние уловило в воздухе, просочившемся с внешней стороны, запах дыма. Он был сложным, с примесью горелой резины, каленого железа, горячего асфальта, но доминировал запах горящего дерева. Петру очень хотелось выглянуть наружу, но даже в метре от люка это желание сходило на нет. Он вернулся к Марине.

— Что нового?

— Похоже, там все горит или активно тлеет. Намека на похолодание пока никакого. — Петр вздохнул и полез в свой рюкзак. — Даже если мир катится ко всем чертям, это не повод сидеть голодным.

Марина не очень весело усмехнулась.

— Вообще никакого аппетита. Я не могу перестать думать о Темке и отце. Вдруг они не успели найти укрытие. Нам ведь чудом повезло. Еще минуту-другую и мы с тобой сварились бы заживо. — Супруга зашмыгала носом.

— Мариш, ты только себя накрутишь такими мыслями. — Петр обнял супругу. — Останови фантазию.

— Я не могу. Мысли сами лезут в голову.

— Пока ты не знаешь, случилось с ними что-то или нет, это насилие над собственной психикой. А нам с тобой надо сберечь ее, чтобы потом трезво рассуждать, когда температура спадет. — Посоветовал Петр.

— А вдруг, не спадет? Мы же этого не знаем. — Не унималась супруга. — И вообще, твой совет какой-то бездушный.

— Марин, я люблю Темку не меньше твоего. Тестя, наверное, поменьше, но уважаю безмерно. Дело же не в том, что люблю или нет, а в том, что на обстоятельства их жизни отсюда я никак повлиять не могу. Если с ними все хорошо, а я буду думать, что плохо, то какой в этом смысл? Чокнусь от горя, хотя повода для этого не было. Оставь богу право распоряжаться их судьбой, а мы будем надеяться на лучшее.

— А чего он наслал на нас такие испытания? Ты представь, сколько младенцев погибло под обломками, а потом еще и сгорело заживо? — Марину заедали мысли о несправедливости в отношении себя и человечества в целом.

— Откуда мне знать? Раз наслал, значит, так было нужно. Нам с тобой он помог, не дал погибнуть, чего тут обижаться. А те, кто умер, вообще сейчас довольны, что им не придется тянуть лямку непростой жизни. Не надо к смерти относиться, как к прекращению жизни. Душа останется, а тело, слабое и некрасивое, сгниет.

— Не замечала за тобой религиозных наклонностей. — Заметила Марина.

— А может быть это и не религия, а собственные мысли. И вообще, пока я сюда бежал, многое переосмыслил. — Петр замолчал. — Это мы думаем, что человечество что-то уникальное, бесценное, что по умолчанию надо сберечь, а для природы мы часть планеты, как песок, вода или воздух. Она не думает, что делает кому-то плохо, просто пришло время перемен и надо немного обдать планету жаром, чтобы отвалилась старая окалина и приготовить что-то новенькое.

— Тебе напекло в голову, Петь. — Марину не проняли его рассуждения. — Все вымрут, из кого готовить?

— Все не вымрут. Наружу выберутся те, кто сейчас в тени. Черви какие-нибудь или глубоководные рыбы. Осьминогам уже давно прочат замену человечеству. Башка у них огого, мозгов туда можно положить много. У них все будет по-другому, вместо речи они станут использовать язык окраски тела. И восьмью конечностями быстрее управятся, чем мы двумя.

— Четырьмя. — Поправила Марина.

— Я имел в виду руки. Некоторые, конечно и руками работают, как ногами. Вспомни нашего начальника и его попытки сделать чертеж. — Петр рассмеялся. — Я ногами лучше карандаш держу.

— О нем надо либо хорошо, либо никак. Не думаю, что он выбрался из офиса. — Марина тяжко вздохнула. — Так подумать, мы все были хорошими людьми. Если бы знать заранее, что такое произойдет, относились бы друг к другу с большим пониманием и чуткостью.

— Да, возможно наше недовольство сместило стрелки часов апокалипсиса, ускорив катастрофу. Задним числом я вдруг полюбил работу, ипотеку, вызовы из отпуска и прочие вещи, вызывающие раздражение.

— Я тоже. — Призналась Марина. — Оказывается, мне нравилась та жизнь, просто я акцентировала внимание на мелочах и забывала про большое.

— Наверное, стены этого колодца никогда не слышали таких умных откровений. — Усмехнулся Петр.

Стены затряслись, и громко запрыгал люк, как будто мимо проезжал большой трактор. Петр прополз к лестнице, убедиться, не встанет ли люк после тряски криво. В образующиеся щели он успел разглядеть красные отсветы пожаров. Тряска продолжалась меньше минуты. Люк лег на свое место, как надо. На пол сверху ссыпался горячий песок с камешками. Петр провел руками по стенам, пытаясь определить, не грозит ли им обрушение. Чем выше, тем горячее были стены. Это пугало. В небольшом закрытом помещении температура могла скоро подняться до слишком высоких значений.

— Как обстановка? — Спросила Марина.

— Без изменений.

— Ладно, дай мне чего-нибудь поесть. — Попросила супруга.

— Надо колбасу доедать. Еще чуть припечет и она мгновенно испортится. — Петр полез в сумку и нашарил в ней сухую палку сырокопченой колбасы. — Держи.

Марина нащупала его руку и забрала колбасу.

— Плохо, что она слишком соленая и вызывает жажду. Что будем делать, когда выпьем всю воду?

Петр постучал пальцем по трубе. Раздался глухой звук.

— У нас полные трубы воды.

— А как ты ее из них добудешь?

— Пока не придумал, но уверен, что после того землетрясения, они обязательно где-то разорвались. Надо пробраться дальше по туннелю и найти это место.

— А почему вода не вытекла?

— Самому интересно.

Марина осилила половину палки колбасы. Остатки убрала в свою сумку и вытянулась на полу. Она не хотела говорить мужу, но ее продолжали одолевать мысли о сыне, о его гибели, одна страшнее другой. Никакими внутренними убеждениями не получалось остановить пугающий поток жутких видений. Ей даже стало казаться, что она как