Вот и получается, что если отбросить в сторону эмоции, то как командир подразделения, я действовал оптимально, пытаясь затянуть время, чтобы усилить свою команду и ослабить противника. Я и на бой с братьями Резвановыми вышел, чтобы максимально ослабить Жоржа. Уже с самого начала, я знал, что буду их калечить, что и сделал в конце поединка. Возможно вот тут и есть моя ошибка. Мне надо было ломать их сильнее, так, чтобы они ходить вообще не могли до самого дембеля. Но это уже было рискованно, можно было загреметь по полной. По итогу, именно эти два озлобленных, как подраненные звери, ублюдка и поломали Ромку. Поломали больше не физически, а морально. Бергман не смог перенести высшего для мужчины унижения и наложил на себя руки.

Акт изнасилования — это символическое выражение высшего превосходства одной мужской особи над другой. Это присутствует в дикой природе, когда например, в собачьей, или волчьей стае, вожак может демонстративно выразить так свое доминирование над остальными самцами.

В закрытом мужском сообществе, например тюремном, или армейском, это унижение опускает подвергшегося ему на самый низ иерархии. При чем, на какой бы высокой ступеньке иерархии на находилась жертва, она падает на самое дно. То есть, по сути, это самый жесткий инструмент подавления, призванный запугать остальных и заставить подчиниться из страха стать отверженным парией. Те, кто силой совершает подобные поступки, в тюрьме считаются беспредельщиками, и за это, рано или поздно, с них могут спросить, что, впрочем, не улучшает доли тех, кто пострадал от подобного беспредела.

Как жаль, что я не смог предотвратить такой исход. Ведя свое подразделение в бой, любой командир знает, что будут потери. Как бы не было больно за каждого своего бойца, командир не может оградить их от всех опасностей. Если парень выбрал быть бойцом, он принимает на себя все риски такого решения.

Рома очень хотел был бойцом, и он действительно стал им. У него был выбор, благодаря своему каллиграфическому почерку и умению рисовать, он мог стать писарем при штабе и отслужить всю службу на лайте. Штабного писаря никто в здравом уме и пальцем не тронет. Наряду с секретчиком и водителем командира, писарь — это армейская элита, которую задеть себе дороже. Но Рома сам не захотел так.

Когда мы уезжали в командировку в поселок при заводе, я предложил Бергману остаться. Я бы договорился с Приходько, с талантами Ромы, его бы взяли писарем с распростертыми объятиями. Но Ромка захотел поехать с нами и разделить нашу судьбу. Он ни разу здесь в армии не струсил, неизменно становясь у меня за спиной и участвуя во всех стычках. Бергман стал настоящим бойцом и настоящим другом, и тем тяжелей мне смириться с его потерей.

Если только я смог бы поговорить с ним до его окончательного решения, я бы его убедил, что то, что с ним произошло, на самом деле ничего не значит. Это не сделало его хуже, и он остался таким же классным парнем, как и был. Два грязных ублюдка надругались над ним, пользуясь своим превосходством в силе. Нужно было наказать их, и переступив через произошедшее, жить дальше, любя жизнь и радуясь каждому прожитому дню.

Я лично наказал этих тварей. Они больше не будут отравлять воздух своим дыханием, но почему-то мне сейчас не легче от этого. Хотя, кому я вру? Мне реально легче от того, что четыре подонка сдохли в той бытовке. Надеюсь, их смерть не была легкой, и, они, прежде чем сдохнуть, хорошенько помучились, понимая, что им не выбраться из огненной ловушки, и что это конец. Уверен, что прервав жизненный путь этих тварей, я сохранил много жизней, которые бы они обязательно отняли в предстоящем хаосе девяностых. Вспоминая известные слова одного очень влиятельного политика из моей реальности — Ромка погиб как воин, и его душа попала в рай, а те четверо — они просто сдохли…

* * *

Слышу шаги в коридоре. Интересно, как сильно обостряются чувства в одиночном заточении. Я откуда то точно знаю, что идет два человека и что они идут именно ко мне. Громко клацнул отпираемый дверной замок, тяжелая дверь открылась, и в камеру зашел никто иной как Виктор Петрович собственной персоной, в генеральском мундире и с невзрачной серой папочкой на завязках в руках.

— Здравия желаю, товарищ генерал майор! — Мигом подлетел я с табуретки, вытягиваясь в струну.

— Здравствуй Юра. Вольно, не тянись ты так, — махнул мне рукой дед Вики, и повернувшись к караульному стоявшему сзади с табуреткой в руках, кивнул ему. — Поставьте табуретку и оставьте нас.

Тот, молча, поставил табуретку на пол и сразу же вышел из камеры. Дверь закрылась, отчетливо клацнул запираемый замок, потом послышались удаляющиеся шаги караульного. Дождавшись пока шаги затихнут, Виктор Петрович сел на свою табуретку и кивнул мне на мою

— Садись Юра, разговор у нас с тобой будет долгим, — тяжело вздохнул Виктор Петрович.

Я сел на табуретку с ровной спиной и спокойно уставился на гостя. В голове у меня сейчас была мешанина мыслей, но показывать это было нельзя, поэтому я ждал, что скажет дед Вики.

— Я не буду ходить вокруг да около Юра, ты заслужил мою откровенность, — после небольшой паузы начал Виктор Петрович. — Я знаю все, что с тобой произошло за последние несколько месяцев. У нас на тебя есть кое какие планы. То, что ты оказался в стройбате и прошел через некоторые трудности, было частью проверки на твою пригодность к выполнению особо важного государственного задания. Могу тебе сразу сказать, что проверку ты прошел. Именно поэтому я сейчас здесь и говорю с тобой.

Виктор Петрович замолчал, ожидая моей реакции на сказанное. Я все так же молча сидел на табуретке ничем не выражая бурю бушевавшую в этот момент внутри. Мне нельзя сейчас сорваться и высказать этому человеку то, что мне очень хочется выкрикнуть ему прямо в лицо. Большие дяди играют в большие игры, а пешками в этих играх служат маленькие люди, вроде меня