— Если некоторые мои соотечественники поступают… поступают… — неожиданно запнулся Хартман, не зная, как бы «помягче» выразить свои мысли. — Но это не значит, что все остальные…

— Успокойся, Робка! — Мне пришлось специально заткнуть ему рот, чтобы он еще и себе на смертный приговор не наболтал.

Нам еще в Рейхе ассимилироваться надо, а этот горнострелковый долбоящер такие крамольные мысли нам сейчас вслух озвучивает! Ладно, мне все до лампочки — я уникальный! Возрожденный Асур, етить его в трубу! Думаю, что умники из «Аненербе» мне, разве, что только в жопу заглядывать будут. Хотя… нет, это я погорячился — обязательно будут! А если к нему какой серьезный эсэсовский Мозголом в башку залезет? А? То-то же! А этот Хартман мне начал нравиться все больше и больше. Если с этим «податливым материалом» вдумчиво поработать, может, и получится что-то стоящее. А нам в Берлине помощники всяко понадобятся. По хитрой роже командира (а за долгой время нашей работы еще в том мире, я без всякого там Ментального Дара, научился читать его мысли) мне все было понятно — насчет оберштурмбаннфюрера мы думали одинаково. Пацан надежный, который просто по какому-то недоразумению оказался «на темной стороне». Но мы с командиром поможем ему это осознать. Будем растить во вражьем тылу свою «пятую колонну»[209]!

— Давай-ка мы лучше глянем, чего этот Бессмертный Прыщ такого здесь заныкал? — Пройдя в «оружейку», я остановился напротив стойки с копьями с наконечниками разнообразных форм, размеров и украшений. Зажег на ладони левой руки Магический Светильник, размером с крупное яблоко. Уж очень мне хотелось любопытствовать — достойны ли все окружающие железяки «посмертного упокоения» вместе с легендарным корыстолюбцем Кощеем?

Однако, мое внимание привлекло одиноко приваленное к стене невзрачное и неказистое копьецо с кривым древком, как будто его просто выломали из молодого побега какого-нибудь ясеня, ни разу не озаботившись хотя бы немного подравнять и обработать деревяшку. Только кору с древка и сняли и на этом успокоились. Широкий листовой наконечник грубой ковки, тоже не произведший на меня особого впечатления своим непрезентабельным видом, был сплошь покрыт ржой, которая в одном месте даже проела металл насквозь. Такому мусору было одно место — на свалке, а не в оружейной сокровищнице самого Кощея Бессмертного — эта чужеродность и привлекла мое внимание. И я, особо не задумываясь, хватанул древко всей пятерней…

То, что произошло дальше, я выслушал уже из уст командира и Хартмана. Едва только моя рука прикоснулась к неказистому кривому древку, на его поверхности расцвела вязь золотистых и совершенно непонятных символов. Наконечник тоже не остался в стороне, а ярко полыхнул «расплавленным золотом» — я даже зажмуриться не успел, и поймал болезненного «зайчика», словно от электросварки. Продолжения «Марлезонского балета» я уже не увидел — по древку пробежала ветвистая молния, а меня будто вхренчило добрым миллионом вольт.

В себя я пришел «на руках командира» с дымящейся макушкой, отсутствующим по локоть рукавом спинжака, рассыпавшегося угольками и диким тремором в руках.

— Ты как, братишка? — нервно поинтересовался у меня слегка испуганный оснаб.

— Бывало и получше… — просипел я и, как мне показалось, выпустив изо рта едва видимый дымок. — Че это было, командир?

— По всей видимости, копье, — усмехнулся Петров, помогая мне встать на ноги. — Похоже на действие какого-то боевого артефакта с защитой от несанкционированного использования.

— Защита от чужака? — Перефразировал я, стараясь хоть прийти в себя и вернуться к нормальному состоянию. Меня еще неслабо так штормило и основательно подтряхивало. Приятного в этом было совсем немного, кроме, возможно, одного… — Хорошо, что я схватился, командир… — Пытаясь найти хоть что-то положительное в этой опасной ситуации и немного оправдаться, выдавил я. — Другого бы убило нахрен!

— Вот именно! — воскликнул командир. — В следующий раз не хватай всякую неизвестную и опасную срань голыми руками! — Словно маленького ребенка отчитывал меня командир. — Башкой своей думай! Она у тебя не только, чтобы фуражку носить!

— Так срзу и не скажешь, что такая наикрутейшая вещь! С виду же — херня херней!

— Хоттабыч, но уж ты то в своем возрасте должен понимать, что по одежке не судят, а первое впечатление — всегда обманка! А вот об этом неказистом копьеце я когда-то слышал… Если мне не изменяет память, то намек о нем есть в одном древнем предании, повествующем о выходе из леса троих диких невров[210], один из которых со временем станет величайшим волхвом всех времен и народов. Вот это, как раз, одна из его первых и неудачных поделок.

— Неудачных? — Слегка прифигел я. — А удачной, походу, можно всю Евразию на кусочки расколоть? — По выражению лица оснаба, я понял, что и не только Евразию. — Не ругайся, командир! — Еще раз кашлянул я. Блин, ну точно, идет дымок откуда-то изнутри. Командир прав — если бы не моя космическая регенерация, лежал бы я сейчас на каменном полу в виде подгоревшей котлеты. — Ну, забылся дедушка — ему простительно!

— Вот что, ребятки, — вздохнув, произнес оснаб, — давайте-ка мы повременим с изучением всей этой опасной, и явно боевой амуниции. Здесь без инструкции, хорошего Артефактора или бутылки не разберешься! Но, если кому жизнь не мила — милости просим…

— Не, командир, — замотал я еще дымящимися остатками и без того хилой шевелюры, — давай, уж, все это богатство оставим «на потом» — до лучших времен.

— Согласен! — поспешно произнес Хартман, когда командир вопросительно взглянул на него.

— Ну вот и хорошо, — облегчённо произнес командир, и мы всем скопом покинули очень опасный «арсенал» Владыки Костяных Палат.

Вернувшись к трону, мы застали азиата, лежащего в полном отрубе на ступенях, ведущих к трону Кощея. Лицо Мимара было измазано кровью, продолжающей сочиться из носа.

— Еп… тель! Похоже, сомлел бедолага… — первым произнес я, завидев такое безобразие. — Э-э-э! Мимарка! — Я слегка встряхнул азиата за плечо, пытаясь привести его в чувство.

Когда азиат неожиданно распахнул глаза, я немножко при…уел — вместо темных карих глаз тибетца на меня взирали совсем другие глаза — практически бесцветные с прозрачно-льдистой радужкой, внутри которой словно просверкивали микроскопические разряды молний…

Глава 10

Это может показаться странным, но с потерей сознания Магистр не утратил рассудка, его не вышибло в темное «ничто», он просто перестал ощущать свое бренное тело, как таковое. По сути, если бы такое состояние пришло к нему после серьезной медитации, Мимар бы особо не удивился — ему удавалось достигать состояния Нирваны и воспарять сознанием «к небесам», оставив на земле бренную оболочку.