Грызун спал мёртвым сном и ничего не чувствовал, пребывая в блаженном неведении относительно своего текущего состояния. Тела как такового у него не было, и лишь моя воля поддерживала кровоток между разнесёнными в разные стороны, подвешенными в воздухе и частично разобранными органами. Всё это функционировало, требовало не так уж много усилий на своё поддержание и внушало надежду на то, что даже с фатальными повреждениями я смогу прожить сколь угодно долго или, по крайней мере, не умереть до получения квалифицированной помощи. Я научился фильтровать и снабжать кровь кислородом безо всяких органов, так что чисто теоретически мне кроме мозга и запаса этой жидкости ничего было и не нужно. Нервные окончания я мог «приглушить», а где надо было для спокойствия мозга как органа — сымитировать отклик, что, конечно, само по себе было куда сложнее и затратнее, — как в плане энергии, так и в плане «мыслительного ресурса», — поддержания в рабочем виде всей остальной требухи. Это вновь заставляло задуматься над тем, нужен ли мне мозг, но я всё ещё не мог с уверенностью сказать, что его назначение в сложной сцепке с псионическим сознанием мною всецело изучено. Какие-то его функции я уже осознал и мог ими осознанно управлять, как, например, недавно начал делать с подавлением потребности во сне, но полный отказ от органа пока не виделся мне реальной задачей. Да и если мне прострелят висок, то совсем не факт, что я успею «подхватить» оборвавшиеся ниточки управления телом. Или это вообще не потребуется, и я продолжу существовать в отрыве от бренной тушки… проверить, естественно, не на ком, ибо я такой один, а себя таки слишком жалко.

Ещё раз окинув взглядом экспозицию с крысой в главной роли, я коротким волевым импульсом умертвил зверюшку, после чего не менее быстро испепелил всё, что некогда ею было. Прах нашёл пристанище в отдельном пакете, в нём же отправившись в мусорное ведро, а я покинул лабораторное помещение, нашедшееся в недрах главного крыла академии и отданное мне в единоличное пользование. Захотелось побыстрее вернуться домой, проверить Ксению и удостовериться, что интуиция верещит не из-за некоей угрозы, над ней нависшей. По этой причине я даже не стал выходить как нормальный человек, воспользовавшись окном под потолком, открыть и закрыть которое телекинезом было элементарной задачей. Дальше — больше: элементарное искажение фотонов и воздушных потоков, и вот уже я лечу по небу, будучи невидимым для глаз и ряда самых распространённых приборов. Заметить меня всё ещё было можно, но уже не столь просто, как если бы я просто летал, как в первые дни после пробуждения.

Зачем такие предосторожности? А всё из-за того же неприятного ощущения опасности, которую я в упор не видел, по третьему кругу осматривая академию и прилегающие к ней территории. Впервые за столько времени я в некотором роде ощущал беспомощность, хоть и полностью контролировал всё вокруг себя. Десять метров? А тридцать не хотите? Пятьдесят? Сто? После «контакта» с ноосферой я избавился от прежних ограничений, но всплыла иная, известная всем прочим проблема: чем дальше — тем ниже КПД воздействия, и тем больше потерь в виде образующегося Пси. Изначально потери были страшными настолько, что я едва команду по сдерживанию потенциального разлома в академию не привлёк, просто подняв камень на расстоянии в сотню метров и продержав его так несколько секунд, прежде чем осознать, насколько быстро растёт фон Пси. Тогда пришлось свернуть эксперименты и убедиться в том, что никто этого не заметил, но за практикой вопрос в принципе не стоял. Достаточно было придумать веское обоснование повышению фона Пси, облюбовать конкретный полигон — и делать под землёй свои тёмные дела, сколь душе угодно.

К нынешнему моменту я эффективно оперировал энергией на расстоянии в пятьдесят метров, и мог что-то сделать на расстоянии в триста восемь метров, но только ценой невероятного, нерационального напряжения сил. Дальше всё было ещё хуже, и, подозреваю, за щелбан на расстоянии в километр я мог просто упасть плашмя, повредившись ментально. Даже трёхсот двадцати метров я даже пробовать ничего не стал, осознавая последствия.

И при всём этом, при практически безграничной мощи, делающей меня если не Богом на земле, то хотя бы его аватаром, я испытывал это пугающее беспокойство. Беспричинное, но крайне цепкое и хватающее своими липкими пальцами за запястья. И с каждой секундой это чувство становилось всё сильнее, словно над моей шеей застыл готовый опуститься топор палача.

А потом я почувствовал слабое, едва ощутимое эхо смерти псиона далеко за куполом академии… и сорвался, преодолев звуковой барьер.

Интуиция взвыла совсем другим тоном, и теперь я понимал, что нужно делать…

Глава 14

Затишье перед бурей

Академия казалась островком спокойствия среди бушующего океана безумия, охватившего, казалось, всю южную часть столицы. Я на удивление легко вычленил очаги хаоса просто по эмоциональному фону, параллельно открыв для себя эту необычную способность: ощущать концентрацию особенно сильных людских эмоций, резонирующих друг с другом. И сказать, что в этот раз «коктейль» был приятным, было нельзя. Страх и какой-то животный ужас волнами разливались по ноосфере, а в эпицентрах и вовсе творилось нечто невообразимое. Даже просто «смотреть» в ту сторону было неприятно — пронимало так, словно я вновь оказывался там, лицом к лицу с мутантом из разлома, будучи не почти всесильным сверхпсионом, а обычным человеком, с головой ухнувшим в пучину страха. Это с моим-то дисциплинированным, совершенным разумом!

И при этом сейчас мне нужно было погрузиться в самые недра, чтобы просто понять, что там вообще происходит…

Признаться, мой разум впервые сталкивался с настолько обезличенным испытанием, от которого нельзя было не то, что закрыться, но и всецело погрузиться в него. Чужая боль и чужие страхи сковывали подобно покрытым шипами цепям, наматывающимся на конечности, впивающимися в кожу и тянущими к земле. Всё это можно было только принять и пропустить через себя, минимизировав тем самым сопротивление… и заглянув за это чудовищное марево, под прикрытием которого творились масштабные и ужасные вещи. Под обломками, в огне и дыму гибли люди, и люди же бросались на