– Твой – следующий, – сухо ответил Тайлер.

– Уж надеюсь! – брюзжал Лесли. – Несправедливо, что все носятся с Дейрон только потому, что она командир звена. И вот помяните мое слово – дар у нее жалкий, как она сама, и яйца выеденного не стоит!

Тайлер переместился к Лесли в мгновение ока, навис над ним, и Лейсу пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть взбешенному эфору в лицо. Он сразу заткнулся, побледнел и попятился. От человека с таким выражением лица, какое сейчас было у Ледышки, я бы и сама пустилась бежать без оглядки.

– Еще раз!..

– Понял, понял, – пролепетал Лесли. – Это же я так… Это я переволновался немного…

Тай прожигал его взглядом, желваки ходили на скулах. Я испугалась, что он не сдержится, размажет Лесли, а потом дисциплинарная комиссия и Тайлера упрячет в карцер. Эфор несет ответственность за всех своих подчиненных. Нельзя, чтобы он из-за меня совсем потерял голову.

– Кажется, я ногу подвернула! – пискнула Веела. – Ай, наступить не могу.

Вот актриса! Я сразу догадалась, что она отвлекла Тайлера, а вот Ронан поверил, подхватил Вель на руки. Тайлер повел плечами, резко отвернулся и направился к выходу.

Глава 39

Практикумы не только развивали наши бойцовские навыки – после первой же битвы все кадеты увидели дороги Академии, даже те, в ком раньше не ощущалось и проблеска будущего дара. За завтраком в столовой за столами первогодков стало малолюдно: сразу после утреннего построения желторотики отправлялись прокладывать зачетный маршрут под присмотром эфоров.

Кроме того, после боев с бестиями у нескольких человек на курсе открылся дар. В перерывах между лекциями, в столовой, на самоподготовке в библиотеке, даже во время тренировок на матах мы только и делали, что смаковали подробности манифестаций, иногда забавных, а иногда и жутковатых.

Кадет Листори, когда его звено одолело атлана, вышел в коридор, оперся рукой о стену и накрепко примерз к ней, как бывает, когда тронешь на морозе языком железные перила. От ладони Листори по кирпичной кладке побежали морозные узоры, а он с перепугу заорал и попытался оторвать руку, но чем больше он нервничал, тем сильнее проявлял себя дар криокинеза. В итоге весь коридор покрылся инеем, на потолке выросли сосульки, и даже эфор Навье слегка обморозил руки, когда, пытаясь успокоить своего подопечного, хлопал его по плечам. Теперь Листори ходил в теплоизоляционных перчатках, сшитых из кожи флинта и уплотненных несколькими слоями ткани. Листори едва удерживал в пальцах, сейчас похожих скорее на клешни, перо или ложку. Но скоро к нему пришлют наставника, как лейтенанта Клайна прикомандировали к Академии для обучения Рона, и тот быстро научит его справляться с даром.

Кадет Винклер из группы эфора Хоффмана чуть было случайно не угробил кадета Латгарда. Он оказался гидрокинезиком, то есть мог управлять жидкостью, а так как никакой другой жидкости поблизости не оказалось, он остановил ток крови в венах бедолаги Латгарда – насилу откачали. Винклера пока поселили в отдаленном крыле Академии, где как раз обустроены комнаты для кадетов с потенциально опасными дарами.

Медея оказалась мимиком, так по-простому называли дар адаптивной мимикрии: она полностью сливалась с предметами и стенами, становилась почти невидимой. Самое смешное, что сама Медь не сразу поняла, что дар проснулся, и сообразила только после того, как мейстери Луэ не обнаружила ее на лекции.

– Где кадет Винс? – спросила она, обводя аудиторию пристальным взглядом. – Кадет Галвин, где ваша подчиненная? Почему она не пришла на занятие?

Атти растерянно озирался.

– Да как же… Я видел ее на утреннем построении, она шла вместе со всеми!

– Я здесь! – произнесла удивленная и в то же время рассерженная Медея. – Атти, разуй глаза!

Мы все повернулись на голос, но увидели сначала только стол и скамью – потом Медея сдвинулась и стал заметен силуэт, отражающий стену, краешек двери и даже Барри, сидящего у нее за спиной.

Десятки легких выдохнули в едином порыве, тут и там раздавались изумленные возгласы: «Ого! Бездна и тьма!», а мейстери Луэ сказала как ни в чем не бывало:

– Поздравляю, кадет Винс, вы мимик. Продолжаем занятие.

Кадет Фридман оказался броневиком, теперь его кожу невозможно пробить или прокусить, а кадет Дженсен научился видеть ближайшее будущее – всего несколько секунд, но такой дар отлично помогал в бою.

А потом началось то, о чем еще раньше рассказывал Тайлер: к Фридману, Дженсену и Медее потянулись очереди из первогодков, желающих пожать им руки. Пожимать руку Листори или Винклеру желающих не нашлось.

– Ну что, близко там мой дар? – выспрашивал Лесли у Меди, когда она брезгливо, одними кончиками пальцев, держала его ладонь.

– Ничего не чувствую, – сказала она и вытерла руку о штанину. – Думаешь, если ты меня по три раза на дню будешь спрашивать – дар пробудится быстрее?

– Да что ж такое! – проворчал Лейс. – Ну хоть дороги увидел, и то хорошо…

– Дейрон, а тебе не интересно, что там с твоим даром? – окликнула меня Медь.

Я стояла у стены, листала конспект и не участвовала в общем веселье. Зачем? Я и так все про себя знаю. Мой проклятый дар был со мной, знать бы еще, какой именно и как с ним управляться…

– Не интересно, – отрезала я.

– Наверное, обидно превратиться из опасной штучки Дейрон в теневушку? – усмехнулась Медея.

Так называли кадетов, у которых дар не пробуждался до второго курса. На практикумах они становились балластом для своей команды. Их нераскрытый дар был тенью. Моя бедная мама так и осталась теневушкой… Правда, для отца это не имело никакого значения.

– Отвали, Медь!

– Теневу-ушка, – издевательски протянула Медея.

– Медея, проверь меня, – оборвала ее Мейви, протягивая узкую ладошку. За ее спиной возвышался Миромир.

– Как там Вернон? – спросил он. – Завтра выходит?

Миромиру не понаслышке известны условия в карцере, возможно, он единственный сочувствовал Колояру.

– Ага, – небрежно бросила Медь. Кажется, ее не особо заботило состояние дружка.

«Уже четыре дня прошло?» – мимолетно удивилась я.

Время летело. Князь Лэггер уехал из Академии двенадцать дней назад. Я не могла не думать о противоядии. Как долго оно еще будет действовать? Князь обещал две недели, но до конца этого срока оставалось всего два дня.

Когда он отравил меня «сладкой смертью», я боялась по вечерам ложиться в постель. Что, если утром уже не проснусь? Однако обычная дремота не имела ничего общего с тем сонным оцепенением. Засыпая, я обдумывала события дня,