– Смотри у меня, – пригрозил охранник.

Второй конвоир ожидал за дверью лазарета. Проходя по коридорам, я все сильнее чувствовала обжигающий щеки стыд, разрастающийся под любопытными взглядами случайно встреченных братьев и сестер.

У входа в зал Обелиска нас остановил закованный в глухую броню человек. Я сразу узнала его распевный голос.

– Желаешь ли ты воздать молитвы Ему, прежде чем услышишь приговор?

– Да, Преподобный. – Я почтительно опустила голову.

– Есть ли обстоятельства, позволяющие нарушить таинство?

– Никак нет, – глухо ответил конвоир. Тяжелый шлем искажал голос, но отчего-то мне послышалась солидарность. Надо же было так! Одно неосторожное решение под влиянием эмоций – и вот уже в ордене намечается раскол. Где только была голова, когда я соглашалась на дерзкую идею кукловода? Быть может, именно треклятый мутант заставил поддаться его желанию? В таком случае это точно не моя провинность. Но ответственность подобное обстоятельство вряд ли снимет. Единственное простое условие, позволявшее спокойно и дальше продолжать служение Обелиску, и то не исполнила…

– Тогда оставьте нас. Пойдем, дитя. – Преподобный мягко коснулся моего плеча и пропустил вперед.

Сегодня сияние Обелиска особенно ярко окутывало мрачную громаду зала. Душа преисполнилась благоговения и покоя. Опустившись перед Ним на колени, я зашептала молитву, прося о справедливости и милосердии для себя… и Деймона.

Стала ясна истинная причина ненависти дознавателя. Случилось то, чего он так боялся, начиная с первого момента демонстрации дара. Проникнув в его сознание, я увидела миг юношеской слабости, позора и отчаяния. Каждый из нас, пусть даже самый озлобленный зверь, имеет право на личные переживания и глубинные страхи. Лишь Настоятелю, воистину слышащему глас Обелиска, дано право судить и миловать, принимать и отвергать все мысли и действия неразумных чад Его. Я же неосознанно вторглась туда, куда не имела права даже одним глазком заглядывать. Должно быть, каждый, кто теперь избегал меня, подозревал, что по воле своей я могу сделать это с любым…

Время вспять не повернуть. Только и остается, что жить с грузом вины за содеянное. Великий, дай покой душе моей…

– Дитя, ты закончила? – осведомился Преподобный.

– Да… Позвольте перед приговором при свидетельстве Его исповедоваться?

– Слушаю тебя.

– Преподобный… Этот дар, что приняла я по неразумению, я бы и в жизни не использовала против брата или сестры во вред им и без их согласия. Случившееся на арене – мой огрех, совершенный без злого умысла. Клянусь жизнью, я не желала и не желаю зла никому. Однажды я пообещала Матери-Зоне использовать умения лишь во благо, оттого горько сожалею и искренне каюсь в содеянном.

– Обелиск слышит тебя, сестра Норна. Подтверждаешь ли ты свою честность?

– Да, Преподобный. И пусть покарает меня гнев Его, если я солгала хоть словом.

– Да воздастся тебе по делам и вере твоей, – плавно произнес мой душеприказчик. – Пора.

Конвой встретил у дверей и повел из коридора вниз по заросшей мхом лестнице. С потолка капала вода, яркий свет летнего солнца ровными пятнами ложился на темный пол.

Длинный тоннель на нижнем уровне зачастую был последним, что видел любой еретик, в коем орден более не нуждался. Там, в конце, у покрытой бурыми пятнами кафельной стены и кончался путь неверных. Чтобы заслужить публичную казнь, еретику следовало быть излишне дерзким. Проверено неоднократно – присутствие жаждущих крови зрителей быстро сбивает спесь. Или же, напротив, такой чести мог удостоиться враг, чем-либо восхитивший командование. В этом случае он становился примером уже для нас – той ошибкой, на которой следовало учиться. Остальные же заканчивали жизнь в разбитой грязной комнате восточного крыла Станции.

Ужель мой грех столь непростителен, что суждено закончить жизнь, как самому гнусному еретику?

Ноги подкашивались, но я держалась на остатках гордости, тающей с каждым шагом, и старалась ничем не выдавать свой страх.

Обшарпанная стена уже показалась в высвеченном прямоугольнике дверного проема, однако свернули мы совсем не туда. Спустившись еще на один лестничный пролет, мы оказались в такой же разбитой и покрытой бетонной пылью комнате, так же обшитой белым кафелем. Странный выбор для резонанса нашей истории и любви Настоятеля к порядку…

И не менее странный подбор тех, кому суждено сегодня вершить судьбы.

Помимо Преподобного и Гаала, троих полевых командиров отозвали с поста ради такого события. Еще одним непривычным персонажем стала женщина-нейротехник, сидящая на складном табурете по левую руку от Настоятеля и настраивающая странный прибор. Приблизившись, мне все же удалось вспомнить его назначение – улучшенный датчик пси-активности, имевшийся у каждого командующего группой, чей путь лежал через заведомо опасные участки.

Конвоир толкнул в плечо, приказав встать напротив собравшихся. Через некоторое время привели и Деймона. На его щеке темнела свежая ссадина, подозрительно похожая на пластину укрепленной перчатки. «Не меняются в жизни лишь ублюдки и дураки», – как-то сказал Курт. Дознаватель олицетворял собой обе эти группы.

Солдаты заняли места у стен, щелкнули предохранители коротких штурмовых винтовок. Преподобный начал с чтения псалма. Бархатистый голос убаюкивал, дарил ощущение безопасности. Если только не смотреть на Настоятеля. Его бледные глаза метали колкие искры злости в сторону меня и дознавателя. Не в силах выдержать противостояние, я отвела взор, стыдливо опустив голову.

– Смирно! – рявкнул один из конвоиров. Я вздрогнула и вытянулась струной. Деймон же подчинился нехотя, с демонстративной ленцой, но отчего-то в процессе приблизившись на крохотный шажок.

– Братья и сестры, – начал Настоятель. – В этот прискорбный час я вынужден вынести приговор тем, кто посчитал себя выше установленных законов и грубо пренебрег многолетними устоями «Обелиска».

Яростная энергия, вибрирующая в голосе командира, не оставляла места для привычного хладнокровия. Глава ордена сорвался с высокого штиля, извергая на нас поток своих настоящих мыслей, не умещающихся в рамки благочинности.

– Вы что о себе возомнили, вершители судеб, вашу так же?! Решили, что, раз повезло добиться высоких постов, значит, творить можно, что душе заблагорассудится? В глаза бы посмотреть тому, кто на свет вас породил, а после расстрелять! Да только времени и патронов жалко. Начнем с тебя. Сестра Норна! Скажи мне, пожалуйста, как так получилось, что вместо служения ордену тебя замечают в связях с еретиками? Разве Зона для этого наделила тебя милостью? Чтобы ты помогала тем, кто дал клятву уничтожить все ныне живущее?

– Говори, – зашипел Гаал, стоявший чуть позади. Превозмогая страх, я взглянула в глаза главнокомандующему.

– Настоятель… Я знаю, что все сказанное про меня в кругах ордена звучит как вероотступничество… Но… Я не отрицаю своего желания найти человека из «Возмездия». Помочь ему и уберечь от более серьезных