В помещение из-за моей спины протиснулись Мила и Мурзик. Первая прошла справа, ближе к убийце своей мамы, второй — слева.

— Этот мийю… — мявкнул воин отчаянно. — Хотеть! Жить!

— Не выполнишь приказ — твоя башка взорвётся кучей кровавого дерьма.

Он шагнул ещё на шаг назад, тряхнул головой — и таки отшвырнул кинжал мне под ноги. Наклонился, чтобы поставить малыша. Едва мохнатые ступни коснулись пола, Мила метнулась вперёд.

Размытым серебряным всполохом мелькнул кинжал-полумесяц, перечеркнув шею того, кто убил её маму. Котёнок ломанулся прочь — к кошколюдке и другим детишкам у стены. Поэтому хлынувшая кровища его не задела.

По полу пару раз стукнула отрубленная голова, закружилась на месте — пока не остановилась. На лице мертвого кота застыл ужас.

Как тварь жил, так же и умер.

Я с трудом поборол желание сплюнуть на пол, сунул обрез в чехол. Мила тем временем деловито протирала клинок кинжала об воинский плащ убитого.

— Рыжая? — слабо мявкнула незнакомая мне кошка. Она переводила взгляд с меня на мою питомицу, явно не понимая, радоваться ей или помирать со страху.

— Эта мийю теперь — Милая, — отозвалась Мила, бросив в ножны кинжалы. Прошагала к кошке — и обняла её, прижав к себе и уткнувшись лицом куда-то ей в шею. — Эта мийю радоваться, что Шёрстка выжить.

Малыши заревели — пискляво, как маленькие котята — и прижались к ногам двух кошколюдок.

Мийю-подросток — это Шёрстка, значит. Буду знать. Ну и, довольно очевидно, что они с Милой знакомы. Прибавилась ещё одна история, которую мне предстоит выслушать. Всё бы ничего — но к манере мийю говорить я до сих пор привыкаю.

Это, наверное, детские воспоминания лезут. Вспоминаю, как по школе «Нашу Рашу» смотрел. Ещё и на DVD-проигрывателе. Утерянные технологии древних, Юля такое уже не застала. Это я — пенсионер-зуммер, помню даже появление первых мобильников в деревне.

А что до «Нашей Раши»… Смотрю на свою милую хвостатую питомицу, такую из себя всю верную и самоотверженную, а в голове Равшан и Джамшут. Они примерно в том же стиле выражались, хоть и не мяукали.

И ведь никуда от этих ассоциаций не денешься.

— Кто это там? — подала голос Анюта. И, надо же — даже без своей фирменной старческой ворчливости. — Котятки?

Дима послушно молчал, как и обещал ещё в сарае, но по чумазому лицу было видно — ему интересно. Чудесные они ребятишки, хоть и чудные. Ну, серьёзно: вытерпели звуки резни, вопли монстров и умирающий мийю, падения, грохот — а теперь искренне хотят посмотреть на котят.

— Так, секунду, — отозвался я. Прохромал к мёртвым мийю, свалил их в кучу и кое-как накрыл плащом. Под плащ же запнул отрубленную голову, а вот оружие — топор, пару кинжалов и совну — отбросил в сторону. Наклоняться с раненой ногой было охренительно неприятно, но ничего — справился. Мне с нею ещё и побегать, и подраться сегодня предстоит.

Кровищу на полу и стенах мои потуги не замаскировали, но хоть как-то в приличный вид комнату я привёл. Время сейчас такое, что детей лучше понемногу ко всякой жести готовить, а не оберегать от неё совсем. — Всё, можно смотреть. Открывайте глаза, ребят.

Ребята открыли.

Дима как-то неудачно: он сразу упёрся взглядом в пятно от содержимого башки жреца на стене, после заметил подозрительную кучу, кое-как накрытую плащом…

Плюс одна детская травма, блин. А я что? Я ничего.

А Анюта радостно закричала:

— Котятки!

Высмотрела она их быстро. Другое дело — она сидела у Милы на спине, так что заорала прямо в ухо Шёрстке, с которой Мила обнималась. Шёрстка дёрнулась, отстранилась — и с удивлением уставилась на девочку.

— Это хорошая кошка? — уточнила Анюта осторожно. И даже не оглянулась — так и гипнотизировала кошколюдку.

— Хорошая, — ответил я.

— Хорошо, что хорошая, — девочка, долго не думая, поймала её за уши. — Киса-а-а!

Мила и Шёрстка попытались разойтись, но Анюта не хотела разжимать пальцы. Так как руки Шёрстки были заняты — она всё ещё держала котёнка, — отцеплять девочку пришлось Миле.

Ну и, картина: Анюта протестует и борется за своё право таскать котов за уши, Мила тихо ругается, Шёрстка молча офигевает, галдят три котёнка, Дима на всё смотрит со стороны… Мы с Мурзиком переглянулись, и в его глазах я увидел отражение собственной боли.

Эх, грехи мои тяжкие… Господи, я знаю, что я много говорил про то, что у меня тут детский сад. Но… Я же шутил, Господи.

Я же просто шутил…

— Анют! — позвал я. Мягко, как мог, но требовательно. — Отпусти, ей же больно. А то хорошая кошка подумает, что ты плохая девочка.

Анюта дёрнула Шёрстку в последний раз и таки отпустила её. Со спины Милы царственно оглядела котят. Выдала:

— А можно их забрать, дядя Никита?

— Можно, Анют. Мы здесь как раз за этим.

— Это не быть рабы, Рыжая? — аккуратно уточнила Шёрстка. Кое как перехватив котёнка одной рукой, второй она принялась ощупывать пострадавшие уши. — Это быть… друзья мийю?

— Эта мийю теперь Милая, — повторила Мила. — Нет рабы, Тёплая Мать против. — Она обернулась ко мне, с гордостью указала на меня рукой. — Это быть Великий Вожак, Шёрстка. Великий Вожак быть великий воин.

Шёрстка в ответ медленно покачала головой. Я практически слышал, как в голове у неё со скрипом завращались шестерёнки: бедная кошколюдка пыталась осмыслить новые вводные.

Могу её понять и даже искренне посочувствовать, чего уж. У меня пару дней назад весь привычный мир тоже наизнанку вывернулся. Только вот, времени знакомиться и совместно жевать сопли вообще нет, нужно валить из осколка.

Я спросил:

— Шёрстка, ты понимаешь меня? Выучила наш язык?

— Этот мийю понимать, Великий Вожак! — раздалось снизу писклявое мяуканье. На меня с интересом смотрел смелый котёнок, который закрывал собой Шёрстку от жреца с совной. — Больше никто не понимать, не говорить с рабы.

Чем-то он мне напоминал Диму — мальчик со