— Экхе, — кашлянул поп. — Федюнька, что за лики бы с плотников писал? Они жаловались.

— Какие лики, отче? Так, рисунки, — сказал я небрежно.

— А где они у тебя?

— А тутыча, — сказал я и показал на 'отворот кафтанчика.

— А дай ка сюда, — сказал поп, протягивая руку и шагая ко мне.

— А зачем? — спросил я, отскакивая.

— А грех это с людишек иконы писать.

— Э-э-э… Какие же это иконы? — удивился я и достал лист бумаги с именами и рисунками.

На листе напротив имён были нарисованы «детские карикатуры» на плотников. Очень отдалённо походившие не только на иконы, но и вообще на человечков. Ручки, ножки огуречик, ага…

— Это что? — удивился поп.

— Рисунки. Это — Гришка. Это Стёпка. Это…

— Постой-постой! А где лики?

— Какие лики?

— Они сказали, ты их лики написал.

— Это я так только сказал, — улыбнулся я.

— Тьфу, — смачно плюнул поп на пол домовой церкви.

Плюнул и, посмотрев на меня, растёр плевок сапогом.

— Ты ничего не видел, — сказал поп, глядя мне в глаза, словно пытаясь загипнотизировать.

— Что ты в церкви плюёшься? Как не видел? Ты же прямо мне под ноги харкнул.

— Тьфу, ты! — снова сплюнул поп и осенил себя крестным знамением.

— И вот ты снова плюнул, — сказал я и спросил. — В тебя бесы вселились? Мама, мама, в Никодима бесы вселились, он на пол в церкви плюётся!

— Бы что, бесёныш, шумишь, — прошипел поп.

— Мама, мама. Никодим меня бесёнышем назвал, — продолжал горлопанить я. — Значит папа мой бес, а ты…

— Тварь! — просипел покрасневший как варенный рак поп и попытался зажать мне рот своими скрюченными пальцами, но по несчастью один из них оказался у меня во рту и я, превозмогая брезгливость, что есть силы прикусил его. Не мог я упустить такого шанса отомстить. Хоть и грех это. Прости, Господи!

Такого ора я давно не слышал. Поп орал, брызжа кровью во все стороны, ибо мотал рукой, как пропеллер. Я орал: «Бес! Бес!», показывая на попа. Мать звала на помощь, ничего не понимая в сумраке тесной церквушки. Ещё поп своими маханиями загасил почти все свечи и лампады… Короче, было весело.

Поп с дуру бесноваться не перестал и я его понимаю, прокусил я ему палец прилично. Поэтому Никодима скрутили двое отцовых слуг, оставленных для обеспечения безопасности, так сказать… Скрутили попа и когда я сказал, что он мне зачем-то засунул в рот палец, его посадили в ближайшую баньку и заперли там. Стоял май и замёрзнуть поп там не мог.

Никодим понял, что «накосарезил» и затих. Иногда только тихонько вскрикивал:

— Выпустите меня! Выпустите!

— Ага, — отвечал сторож. — Тебя выпусти, так ты ещё чего учинишь. На дворянского сына руку поднял.

— Он бес! — прошептал поп.

— Вот епископ приедет, кхм, и разберётся, кто тут бес, а кто сошёл с небес.

Опрашивали меня с пристрастием. Пугали Божьими карами если солгу. Ага… Плотникам я пообещал, что если они расскажут про лики, выколоть на ликах глаза. Поэтому, они твердили, никаких ликов не видели. Грубо и подло? А кто сказал, что я ангел? Все мы грешники на этой земле. Покаюсь. Дай Бог, исправлюсь. Дай Бог буду прощён. Я просто не верил в любовь трудящихся к правящему классу. И это я проходил. Только страх заставляет человека трудиться. Не опасался бы человек сдохнуть с голода, он бы палец о палец не ударил бы. Как малайцы среди банановых пальм. У каждого своя пальма, с неё он и кормиться. Ну, или нефтяная скважина… Тоже неплохой себе банан, хе-хе…

Поэтому, если мои работники будут меня бояться, это самый лучший для меня вариант. Я не «покололся». Плотники тоже. Мне топить попа не пришлось. Он сам себя затопил. Своим дерьмищем, прости Господи, затопил. У него в клетушке нашли целую пачку исписанных листов, где он писал обо всех и обо всём. И про епископа в том числе. Здешних адресатов нам не озвучили, а вот про один сказали. В Варшавский университет поп писал, но уже о делах государственных. О наших делах, российского государства. И подробно так писал. Я их читал. Ещё раньше читал. Потому и затеял эту бучу. Пресекать нужно было утечку информации. Душить источник. Я и придушил. Цель оправдывает средства, однако.

Глава 5

Совесть меня не мучила совсем. Ну, а за что она меня должна мучить, что я шпиона-лазутчика выявил? Хм! Так и нет. Похвалил я себя мысленно, за удачно проведённую спецоперацию. За провокацию и мгновенную реакцию. Мне ведь к бабке ходить не надо было, чтобы понимать, что поп «клюнет» на моё рисование людских образов. Плотники — это ведь люд простой и в интригах не искушённый, хоть и хитрый по-своему. Они сказали «образа», имея ввиду картинки. Поп спросил «образа», имея ввиду иконы. Плотники подтвердили — «образа». Вот и всё. Клетка за Никодимом захлопнулась.

А у него уже, на самом деле, скопилось огромное досье на меня. И скоморошничал я, и на бубне играл, и на дудках дудел, и на балалайке играл, и медведя водил. Да-а-а… Хм! Приезжали к нам скоморохи на ежегодную ярмарку. Не! Ну, как, хм, ярмарку? Так… Торг небольшой. Наши умельцы тарелки и кружки точили из разного дерева. Но лучшими были твёрдые породы: дуб, ясень, а дуба у нас, как оказалось, было завались. Отчего и бочарное производство не простаивало и точильное процветало. Вот, за «бочкотарой» и посудой к нам и приезжали купцы отовсюду. Даже не нужно было на большую ярмарку в Новгород ездить. А всё благодаря мельницам, что отец поставил.

Вот и приходили скоморохи со своими расписными кибитками, бубнами, дудками, шутками и прибаутками. Они кувыркались, ходили на руках и колесом, плясали в присядку и выпрыгивали,