А у меня правая рука таки и дергалась к виску, чтобы отдать воинское приветствие. Обязательно буду внедрять и такое.

— Что ж вы, дети неразумные, кровь христианскую льёте? — услышал я громкий незнакомый голос, когда подходил к комнате, где происходили совещания.

Я уже хотел войти, но охранник, не из моих, одернул.

— Не серчай, полковник, доложить о тебе потребно! — сказал один из стрельцов Царской стражи, которых было в хоромах с два десятка, не больше.

Декорация они, даже алебарды не заточены. Но вот сейчас правильно себя повели. И я, само собой разумеется, в этом случае промолчал. Не стал и сопротивляться, когда у меня забрали оружие. Это же логично — входить на совещание невооружённым. Правда, я сам не слишком усердно следую этой логике. Но были уже претенденты… Пришлось кувшинами фарфоровыми бросаться.

За поясом под кафтаном у меня был пистолет. В сапоге — нож. Ещё один нож — в рукаве. Так что я спокойно отдал шпагу и другой пистолет. Благо, что обыскивать меня никто не стал. И тут они, конечно, разочаровали меня. После поговорю, сделаю выволочку, как государя защищать.

И вовсе нужно создать особый Кремлевский полк стражи. Нет, не гвардию, или же церемониальный полк, хотя и они нужны будут. Нужна охрану, телохранители. А не эти… декорации.

— Кто таков? — взревел мужчина в рясе с массивным посохом, когда я только показался в пороге.

Уже говорили, что владыка пришёл и серчает. Так что догадаться, кто меня спрашивает, проблем не возникло.

— Полковник Первого стрелецкого приказа, владыко! — сказал я, а пока патриарх собирался с мыслями, сразу же в какой-то мере его подставил своей просьбой: — Благослови, владыко, на дело благое, на защиту царя русского.

По тому, как ухмыльнулся Матвеев, как исподлобья по-детски, но при этом строго на патриарха посмотрел Пётр Алексеевич, было понятно, что я быстро и правильно сориентировался. Меня же, скорее всего, собирались сейчас прилюдно отчитывать за то, что я под стенами Кремля устраиваю почти что полноценное сражение. Или еще за что-нибудь.

А тут я такой… мол, благослови, патриарх. Вот и получается, что если он сейчас меня благословит, то уже согласен с моими действиями. А если откажется это делать, то откроет даже и для себя опасный путь к разбирательствам, кто прав, а кто виноват. Я же прошу благословения на защиту царя. Ну как же не дать его?

— На защиту царя благословлю. А на пролитие крови христианской не будет тебе благословения! — после некоторой паузы сказал патриарх Иоаким.

И он, значит, не дурак выкручиваться-то. Ну так быть дураком и пробиться в патриархи невозможно.

— Владыко, отец, кто против государя умышляет, кто родичей моих извести вознамерился, достойны ли жить? — пока другие собравшиеся с превеликим интересом наблюдали за мной и патриархом, Пётр Алексеевич проявил любознательность.

— Разобраться во всём надо, государь. А не стрелять в сердца христианские! — сказал патриарх.

— Разберёмся! — сказал Пётр Алексеевич.

Меня даже удивило то, что царь имеет столько возможностей при Матвееве и патриархе говорить. Казалось, что он под тяжёлым боярским триумвиратом. И я видел в этом только одно: бояре, выходит, сами выставили Петра вперёд в общении с патриархом. Они словно прикрываются юностью Петра — мало ли, мол, что мальчишка скажет, зелен. А у того как будто бы и авторитетов никаких нет. Дали малолетнему царю волю, чтобы самим не перегрызть друг друга?

— Мы тебя позвали, полковник, дабы спросить, — насладившись недоумённой реакцией патриарха, начал говорить Матвеев. — Отчего мы не даём отпор бунтовщикам? Отчего даже и пушки их бьют по стенам Кремля?

Вот это вопрос! Нужно бы ответить, что не по чину мне принимать решения о генеральном сражении. Значит, из меня тут хотят сделать козла отпущения.

Ведь этот вопрос — ловушка. Если сейчас скажу, что решение о сражении должны принимать бояре или царь, то уроню свою значимость. Но и никакого сражения теперь я не хочу.

— Мы показали бунтовщикам, что в Кремле есть сила. Лишней же крови я не желаю, — ответил я.

— А кто ты таков, дабы что-то желать? — выкрикнул князь Долгоруков.

Да, тут присутствовал и он, и трое из Нарышкиных. Наверное, под напором патриарха все, кто только мог, собрались. Не вышло полностью изолировать их. И это не так уж и хорошо. Могут под ногами путаться.

— Вы спрашиваете меня — я отвечаю. Покорен воле государя, — сказал я, акцентируя внимание на последней фразе.

А чья же воля здесь важна, какая фигура меня спасёт, когда я пекусь о людях и о стране? Исключительно царя.

— Тогда не усадьбы боярские обчищать потребно, а государя вывести из Кремля, — поспешил высказаться старик Кирилл Полиектович Нарышкин.

— Коли будет на то высочайшая воля, так и царя вывезу. Но пока государь наш в Кремле и в своих хоромах, так и правда на нашей стороне. И скажу ещё, что опасно покидать Кремль нынче, — отвечал я.

— Я не поеду никуда! — выкрикнул Пётр Алексеевич, краснея. — Бой! Бой дадим! Желаю баталию!

— Время нам нужно, — уже теряя терпение, сказал я. — Оно за нас, время. Еще три-четыре дня, и все. Бунт пойдет на спад и сам. А нет… То многие одумаются, меньше войско будет у бунтовщиков.

Что же получается — меня вызвали для того, чтобы отчитывать? Вместо того, чтобы наградить? А ведь сколько уже было локальных столкновений, из которых мой отряд выходил победителем!

— Что предложишь ты, полковник? Токмо ждать? — спросил Матвеев и еще подбросил проблем. — В Кремле снеди не так и много. Не озаботились ране. Седмица, другая, голодать стрельцы почнут.

«А вы, значит голодать не собираетесь вместе со всеми!» — подумал я, глядя на сытые морды.

Есть захотелось… Жуть как. А на столе пирожки лежали, маленькие такие, румяные… Но отвечать нужно.

— Все едино пока нужно силы копить! Будь и так, что стена в Кремле обрушится — бунтовщикам всё равно приступом не взять крепость. Подмётные письма по Москве я рассеял. Сомнения в умы заронил. Нынче не кровь литься должна, а показан быть бунтовщикам путь к умиротворению, — решительно сказал я.

Был даже готов к тому, что меня сейчас ещё в чём-нибудь обвинят, попробуют пристыдить. Понятно, что я всем присутствующим ещё очень нужен, но во всех этих распрях дело такое — мало ли какая мысль придёт в голову боярам. Да и рассчитывать на здравый рассудок Петра