— Государь, — спросил я, — доклады с юга доходили сбивчивые. Как показало себя… изделие?

Он медленно повернул голову. Мне даже показалось, что он сейчас взорвется, но вместо этого на его губах появилась довольная усмешка.

— Показало, Смирнов. Еще как показало. Твое «изделие»… — он пожевал губами, подбирая слово, — всю войну мне испортило.

Я напрягся. Чего это вдруг?

— Ты пойми, — продолжил он, — мы под Перекопом два месяца стояли. Инженеры мои траншеи рыли, пушки подтаскивали, все по науке. Турки на стенах сидели, издевались, задницы нам показывали. Я уж думал, на штурм гвардию бросать, кровью умываться. Ждал я. А тут Дубов твой привез эти бочки. Черные, просмоленные, как гробы. И твою грамоту.

Он замолчал, словно заново переживая тот момент.

— Ночь была тихая, ветер — в их сторону. Я сначала не поверил. Ну, думаю, колдун, что с него взять. Велел твоим ребятам все сделать по писаному. Фитиль подожгли, да мортирой закинули они одну бочку за стену. А дальше… — он покачал головой, — дальше и рассказывать-то стыдно. Ни грохота, ни огня. Так, пшикнуло что-то, дымок пошел. Я уж на Дубова твоего матом орать начал за такие фокусы. А через полчаса со стен вой нечеловеческий поднялся. Словно там всех разом резать начали.

Его голос стал тише, почти гипнотическим.

— К утру все стихло. Мы смотрим в трубы — на стенах ни души. Послали разведку. Вернулись — глаза вот такие, — он показал два кулака. — Говорят, крепость пустая. Оружие брошено, пушки не заклепаны. А в казармах, в домах — все в блевотине. Люди, как безумные, бежали, куда глаза глядят, бросив все. Мы вошли в Перекоп без единого выстрела.

Он снова замолчал, глядя на меня так, будто не может отвести глаза.

— После этого война кончилась, — глухо произнес он. — Мы шли по выжженной степи, а впереди нас, от деревеньки к деревеньке, летел шепоток. Не о силе наших полков, а о «черном ветре», от которого нет спасения. Города встречали нас белыми флагами. Хан прислал послов с мольбой о мире, когда мы еще и до Бахчисарая не дошли.

Он отвернулся.

— Победа, конечно. Без крови, без потерь. Только радости от нее никакой. Унизительно как-то. Словно мы не войско, а крысоловы. Мы их не силой взяли, а… пакостью. — Он поморщился, сплюнув за борт саней. — Но знаешь, что я понял, Смирнов? Мои генералы… они все еще в солдатиков играют. А ты, Смирнов… ты воюешь. По-настоящему. Ту войну, в которой побеждает ум. Не числом, а умением.

Неужели он все правильно понял? Пропустил через себя, смирился с этой новой реальностью, в которой победа пахнет не порохом.

— И в Европу мы едем за тем же, — его голос снова обрел твердость. — Хватит с меня ихних танцев и париков. Мне их секреты нужны. Мы покажем им наши диковины, да. Пусть ахают. Но пока они будут рты разевать, твои люди, генерал, должны вывернуть их мануфактуры и верфи наизнанку. Мне нужны их чертежи, мастера, их рецепты стали. Все, что можно украсть, подсмотреть, переманить. А ты сделаешь их лучше.

Он подался вперед.

— Мы едем на охоту за головами и секретами. И ты в охоте — мой главный загонщик. Ты должен видеть то, чего не видят другие. Находить трещины в их броне. Использовать их тщеславие, жадность, страх. Мы вернемся оттуда с добычей. С технологиями, которые сделают нас непобедимыми. Вот твоя главная задача.

Меня посетила странная мысль. Мы едем грабить целую цивилизацию, и у меня в руках была карта их сокровищниц. В принципе, почему бы и да.

В этот момент где-то впереди, в лесной чаще, заливисто, на одной высокой ноте, взвыл рог. Ему тут же ответил второй, ниже и глуше. Охота. Я и забыл, где мы.

— Началось, — без всякого энтузиазма бросил Петр. — Поглядим на зверя.

Рога трубили, собаки заливались яростным, захлебывающимся лаем, а мы неслись по лесной дорожке, лавируя между стволами сосен. Впереди мелькали фигуры всадников-доезжачих, указывая направление. Петр вцепился в СМку. Эта простая, звериная гонка, кажется, на время вытеснила из его головы все мысли о большой европейской игре.

— Видишь, Смирнов! — крикнул он, перекрывая шум. — Свора! У каждой собаки своя работа: одни гонят, другие след держат, третьи — берут! Без сладу, без порядка — простая шайка дворняг, а не охота! Так и в нашем деле. Нельзя со всей оравой ехать. Нужна своя свора. Отборная. Чтобы каждый знал свой маневр.

Метафора была грубой, зато донельзя точной.

— Называй, — бросил он, когда мы вылетели на очередную прогалину, и гон на мгновение стих. — Кого в свору берешь? Кто будет зверя гнать, а кто — рвать?

— Первым, Государь, пойдет Андрей Нартов. Он — наши глаза. И диковины наши показывать, и их секреты высматривать. У него нюх на железо, как у гончей на след. Он взглянет на их машину и нутро ее увидит.

— Нюхач? — хмыкнул Петр. — Хорошо. Только следи, чтоб он там в ихних механизмах не зарылся с головой. Дальше.

— Дальше — Федька, мой ученик. Он — наши руки. Нартов увидит, а Федька — повторит. Прямо там, на месте. Чтобы каждый механик понял: то, что для них — чудо инженерной мысли, для нашего мужика — забава на один вечер. Он — живое доказательство нашей смекалки.

— Лицо… — Петр хмыкнул, представив, видимо, чумазую физиономию Федьки на приеме у какого-нибудь курфюрста. — Лицо убедительное, не поспоришь. Принимается. Кто еще? Сила нужна. Чтобы и прикусить могли, если что, не только зубы скалили.

— Силой будет Василь Орлов. Он — наш голос, громкий, уверенный. Пусть с их генералами водку пьет, байки травит, силушкой на кулаках меряется. Пусть видят воинов. Таких, с которыми лучше дружить, чем ссориться. Он — наш парадный фасад.

— Фасад… — Государь снова кивнул. — Фасад нужен крепкий, это верно. А кто за этим фасадом прятаться будет? Кто тенью пойдет, пока Орлов твой песни орать будет?

Я сделал паузу. Это был самый важный выбор.

— Тенью пойдет Андрей Ушаков. Его никто не увидит и не услышит. Его задача —предотвращение провокаций и… вербовка. Пока мы будем торговать и пировать, он будет искать недовольных, амбициозных, продажных.

Петр смотрел на меня, на его лице читалась сложная работа мысли. Он оценивал