– Ми вас поняли, – по лицу Сталина можно было понять, что он ожидал немного других отзывов. – Примем этот факт: когда надо, американцы и те же англичане сражаются нэплохо. Вопрос – оно им надо? Что простому американскому солдату далёкая и вечно конфликтующая Европа, чтобы за неё умирать?

– Так точно, товарищ Сталин. Самопожертвование отдельных бойцов или коллективная отвага каких-то подразделений в рядах западных армий, конечно, имеет место быть. Но в целом…

– В целом «просвещённый запад» предпочитает идти по пути наименьшего сопротивления. Вот только война – это не бухгалтерская книга, точнее, нэ только… что бы там ни озвучил один исторический персонаж[17]. У войны слишком сложная структура себестоимости, – Верховный главнокомандующий говорил размеренно, соблюдая свои фирменные паузы, плавно помахивая уже потухшей трубкой, – а в бою порой правят инстинкты…

Пришло бы ему вослед более развёрнутое соображение, несвойственное выпускнику духовной семинарии, но порождённое материалистическим учением?

Что-то типа: «Война, являясь социальным симптомом человечества, имеет глубинное начало и заложена в программу естественного отбора (в том числе и межвидового), а значит, подвластна инстинктивным проявлениям, от которых вид гомо сапиенс не избавлен».

Вряд ли.

Субъективно для товарища Сталина. Не в его стиле, да и не в его образовательном амплуа. При, кстати, достаточно разносторонней начитанности Иосифа Джугашвили.

Так что оставим последнее на совести автора[18].

Неумолимая проза стихии

Гренландское море, 72° с. ш., 2° з. д., 230 миль

к северо-востоку от острова Ян-Майн,

23 ноября 1944 г.

Трудно было понять, достиг ли этот арктический антициклон своего пика. Барометр колебался. Ветер, влекущий массы холодного воздуха со стороны Северного Ледовитого океана, достигал тридцати, а в порывах пятидесяти узлов. Вóды Атлантики податливо и одновременно строптиво отрабатывали свой унисон, перекатываясь валами, разгоняя крутую волну, беспощадно отыгрываясь на кораблях эскадры.

«Кронштадт» и «Советский Союз», весившие за сорок и шестьдесят тысяч тонн соответственно, продирались в тисках шторма вполне уверенно.

А вот бывший лёгкий крейсер, а ныне авианосец «Чапаев» буквально швыряло на курсе, каждым порывом ветра, каждым ударом волны норовя отвернуть вправо.

Ещё более тяжко приходилось «Кондору». Во всяком случае, так казалось с его борта. Хотя чего уж там, и со стороны, наверное…

Входя в полосу встречного ветра («мордотык», как с лёгкой руки обозвал это бывалый боцман), вгрызаясь в волну, разбивая её форштевнем, нос крейсера зарывался в накаты чуть ли не по срез палубы. Встречными порывами тучи пенных брызг омывали весь полубак, быстриной прокатывались по шкафуту, захлёстывая надстройку, добивая до самых клотиков и полётной палубы, не оставляя ни клочка сухого места.

Вся неприятность была даже не в высоте волн, а в их длине, когда получалось, что нос взбирается наверх, в то время как корма падала в подножие, словно в яму.

Прежде чем заступить на мостик, капитан 1-го ранга Скопин сначала решил спуститься в БИЦ – дать напрямую указания ночной вахте.

Пока ходил туда-сюда, обратил внимание, что хотя всё и было задраено по-штормовому – люки и двери внешнего контура в надстройках, – где-то в верхах боевых постов и по коридорам бродили сквозняки, откуда-то отдалённо грюкало металлом. Прислушался, но так и не понял, откуда. Показалось, что снаружи.

Немилосердно раскачивающийся корабль словно вымер… ещё бы, была б кому-то охота шарахаться, когда то и дело мотает, кидает, норовя приложить обо что-нибудь угловатое, не дай бог головой. Ходить по трапам в такую болтанку та ещё задачка, угадывая крен, пробираясь натурально перебежками, хватаясь за поручни. Дважды его, не особо сильно, но болезненно припечатало к переборке.

Переваливаясь с волны на волну, крейсер издавал похрустывания и скрипы, из чего на ощущениях и опыте можно было констатировать проявление смешанной килевой и бортовой качки, когда корпус судна будто выкручивает.

Войдя в ходовую рубку, первым делом задался:

– Мне кажется, или мы идём каким-то рако-макарным образом? Виляем задницей?

– Да. Так точно. Волна в скулу бьёт, а ветер своё дует… корма гуляет по горизонту с размахом метра в три, – подтвердил вахтенный лейтенант, не особо вдаваясь.

Командиру больше и не надо было, и сам знал, как оно бывает: дифферентом и приличным креном длинные размашистые океанские накаты водили корму крейсера по курсу. Прибавить к этому парусность высокой надстройки…

– Происшествия? Нам там ничего не сорвало? А то я слышал какие-то непонятные стуки. В бытность на систершипе «Ленинград» вот так штормовыми вóлнами однажды сорвало левый парадный трап, да так, что пробило обшивку, образовав пробоину и что-то там притопив. Распорядитесь осмотреться в отсеках. Без выхода наружу, разумеется, человек за бортом нам не нужен.

Снаружи в штормовом клокоте волн завывали растяжки антенн, шумел стегающий косыми струями дождь. Дворники ходовой рубки отбивали на остеклении монотонный ритм, не справляясь. Смотреть было некуда, глаза вязли в нескончаемых оттенках серого, гибнущего в черноте ночи.

Где-то, судя по радиовизгам широкополосного приёмника, из свинцовых туч били молнии. Их зарева периодически разнообразили вид «из окна». Собственно поэтому кэп и ходил к радиометристам, прознать о возможных проблемах – не ровен час вдарит вот таким атмосферным дефибриллятором по антеннам. Воочию поглядел, как экраны РЛС забивает катарактами грозовой подсветки.

Приняв вахту, командир в первую очередь потребовал ежечасный доклад от БЧ-5, и далее внимательно реагируя на все звонки, поступающие от машинной группы.

Практически всё время минувших полутора суток главная энергетическая установка корабля работала в полную силу: сначала давали обещанные 27 узлов на перегоне – восемь часов кряду, начиная с южного входа в Датский пролив. А затем и весь бой с соединением Мýра приходилось маневрировать на предельных режимах, выжимая из машин максимальные обороты.

И сейчас… пусть эскадренная скорость и была невелика (при этом тормозили именно менее мореходные лёгкие корабли), потребность сопротивляться накатам штормовых волн, постоянно подрабатывая рулями, чтобы удерживаться на курсе – всё это ложилось тревожащим бременем на механизмы корабля.

Командир БЧ-5 со своим персоналом лично и почитай безвылазно, хмурясь от тревоги, прислушивались, фиксируя, чуя наглядную постоянную вибрацию в кормовой части.

– И? – спрашивал, запрашивал с мостика кэп.

– Да пока нормуль, – отвечали «с низов», – идём, бредём, скачем, прём.

Натерпелись, откачались на этих карусельных горках, но ночь пережили.

* * *

К утру ветер несколько поменялся, начав задувать круче с левых курсовых углов, и только более усилился. Волны росли, иногда прокатывались такими валами, что, проседая в подножье, – поглядеть со стороны на мателотов – только мачты торчали.

Даже с учётом где-то там