Глава 24

Выход на оперативный простор

— О чём говорили-то, Слав? — Гнат долго, очень долго сидел рядом молча, не решаясь спрашивать старого друга. Но, вздохнув глубоко, пересилил-таки себя.

— Да как-то обо всём сразу и ни о чём, — задумчиво глядя на сновавших и копошившихся внизу плотников на причалах, ответил великий князь. — Про Богов, в основном.

— Ну, было б странно, если б вы с ним, — это слово воевода выделил с неожиданным почтением, — про девок трепались.

— Это да, — кивнул Всеслав, будто не торопясь выныривать из глубоких раздумий. В которых мы пребывали с ним с той поры, как поклонился нам белый старец Стоислав и ушёл. Ровно и твёрдо. Как зрячий.

— Про поход да лихозубов было? — ясно, что интересовало Рысь сильнее всего.

— Было. Всех одолеем, вернёмся с победой и богатой добычей, — ровно ответил Чародей. Хоть об этом в разговоре с верховным волхвом и не прозвучало ни слова. Но воинам, даже главному из них, знать об этом было совершенно не обязательно. Многие знания радости не несут. А ответ за свои слова держать перед Богами и самими собой мы с князем были приучены с самого детства. Оба.

— Ох, хвала Богам! Не зря пришли! — бесстрашный, злой в битве Гнат Рысь выдохнул с таким облегчением, будто камень с души сбросил. Или батарею с ноги, уроненную нехорошим человеком.

— Ясное дело, не зря. Завтра на рассвете рать нашу Совет Семерых проводит. Наверное, скажут чего, — предположил Всеслав.

— Это уж как пить дать. Эти скажут, так скажут. Наши, Слав, о таком и мечтать не могли. Некоторым про Аркону да волхвов здешних ещё отцы да деды-прадеды баяли, тайно-заповедно. Говорили, как Ярослава Хромца здесь и на порог не пустили. А ты вон с их старшим едва ли не полдня с Богами толковал. Ух, — и жестокий страшный воин передёрнулся от эмоций, переполнявших его. Став похожим на прижавшего уши и поднявшего шерсть на холке волка ещё сильнее.

Утром у причалов стояли, покачиваясь на небывало тихой для этих мест воде, почти два десятка лодий. И даже шведы, известные знатоки и пижоны, смотрели на них с детским восторгом. Никто и не думал спорить с тем, что на Руяне-Рюгене мастера-корабелы делали лучшие суда. И обводы их бортов, украшенных щитами, выглядели по сравнению со шведскими драккарами, как правительственная «Чайка» по сравнению с обычной «двадцать четвёртой» Волгой. Технически — вполне себе похоже. Но в то же время заметно и очень ощутимо по-разному. С тем транспортом, что доставил нас от Полоцка, сравнивать не хотелось вовсе. После того, как Всеслав грустно согласно хмыкнул, подглядев в моей памяти картинки чёрной лаковой красавицы, белой машины с оленем на радиаторной решётке между круглых, как акульи глаза, фар… и телеги для трактора-«Сороко́вки».

Дружины, выстроившись на кораблях, смотрели во все глаза на берег. Там полыхал жарко высокий костёр, вкруг которого стояли Семеро Старших, смелых, мудрых, вещих. Семеро самых самых, к предкам и предшественникам которых прислушивались с уважением и почтением вожди всего ве́домого мира. А теперь лишь несколько народов и племён по обе стороны Варяжского моря.

Я не знал, как это называлось: гимны, хоралы, напевы или как-то ещё. Но это совершенно точно было молитвой. Только не той, в которой Богу говорят о том, что Он и так знает, и просят что-то для себя, похвалив Его. Здесь было иначе.

В глубине моей памяти откуда-то открылись образы и фразы, значения которых я не понимал. Но когда они слились-объединились с памятью великого князя, стало яснее. И понятнее, чем отличались былинники от кощунников, ведуны от волхвов, знахари от облакопрогонников и десятков иных, о ком в моём мире и знать не знали. Потому что забывать те сокровенные знания начинали уже сейчас.

Белые старцы под белыми камнями, вокруг гудевшего белого пламени костра, говорили и пели о древних силах и старой крови. О памяти, что хранила в себе подвиги и победы предков. И о том, что наконец-то, после сотен лет, им не стыдно попросить Святовита глянуть на детей и внуков своих. Потому что они, те дети и внуки, начали вспоминать, как после тяжкой болезни, и сами себя, и Его, и других Старых Богов. Оттого и враги им стали доставаться такие, с какими простому человеку и не совладать. Но здесь, на крепких лодьях, простых не было. Здесь выходили на бой правый за свою память, свою землю и будущее своих детей великие. И шли они за такой победой, о которой предстояло помнить вечно.

Ветер, поднявшийся вдруг над причалами и над водой, трепал волосы, бо́роды и пламя костра, то прижимая его к земле, то вскидывая на два человеческих роста. За пляской которого во все глаза смотрели те, кого Семеро Старых назвали великими.

— Ходко идём, — заметил Всеслав, глядя прищурившись за чайкой, что словно висела на одном месте справа, распахнув белые крылья. И держалась на виду́, кажется, от самой Арконы. Которую покинули сразу после того, как освятили-благословили волхвы самострелы Яновых да все щиты со знаками вождей, и передали их на лодьи. Воины, принимавшие их, и круглые и каплевидные, кланялись Семерым низко. А когда сжимали рукояти и ременные петли щитов, улыбались широко и радостно. Будто сами́м Бога́м руки жали.

— Крутовы дело знают, — ответил Гнат. — А на тебя не косятся, вроде шведов давеча, потому как свято верят, что ветер попутный не ты начаровал, а их волхвы. А то б тоже озирались, верно тебе говорю. А точно не ты?

На лице друга детства робкое сомнение в последний раз гостило, кажется, никогда. И вдруг — на́ тебе.

— Точно не я, — уверенно отозвался Всеслав. — Ветра́ми я повелевать умею так же, как и ты. Ежели с вечера гороха с укропом наемся.

Рысь хмыкнул, но, кажется не поверил до конца.

— Что слышно с берего́в? — спросил у него великий князь.

— По знакам судя, руяне говорят, что с той стороны три ночи назад две лодки прошли малых. Разминулись мы с ними.

— Повезло, — кивнул Всеслав.

— Им? — улыбнулся Гнат.

— Нам. Приметили бы