Контрольно-пропускной пункт на въезде имелся, но фактически не работал, — шлагбаум был постоянно поднят, и технику в обе стороны пропускали беспрепятственно, лишь изредка останавливая ту или иную машину для проверки документов.

Их мотоцикл остановили.

— В чём дело? — надменно осведомился Максим на чистейшем немецком, махнув удостоверением. — Обер-лейтенант Макс Губер, четырнадцатая пехотная. Полевая жандармерия.

— Прошу прощения, герр обер-лейтенант, — вежливо сказал приземистый немец в каске, тёплом подшлемнике и с погонами фельдфебеля на шинели, подходя ближе. — Проверка, сами понимаете.

— Проверяй, — процедил Максим. — Только быстрее. У нас срочное дело.

Фельдфебель посветил фонариком на Ровшана. Тот испуганно заморгал глазами, отвернулся, пряча лицо.

— Кто это?

— Русский, диверсант. Взяли тут, неподалёку. Искали дезертиров, наткнулись на него.

— Русский? Он больше на азиата какого-то похож.

— А русские, по-твоему, это кто? Азиаты и есть. Гестапо где в городе расположено?

— Зачем гестапо? — удивился фельдфебель. — Гестапо уже смоталось из города. Самые первые уехали.

— Вот дерьмо, — выругался Максим. — А куда его тогда? В штаб армии?

— Штаб тоже сейчас… — фельдфебель умолк, видимо сообразив, что выдаёт незнакомому обер-лейтенанту информацию, которую тому знать необязательно. При этом ему явно хотелось помочь и показать свою значимость. — Подождите… Диверсант?

— Диверсант. Я его допросил слегка, — Максим потёр костяшки левой руки. — В пределах моих знаний русского. Говорит, из «Призраков».

— О! — воскликнул фельдфебель. — Знаю! Их же два дня назад поймали. Допросили, теперь они у нас в подвале сидят.

— У вас — это где? В комендатуре?

— Там, — сказал фельдфебель. — Так что везите его в комендатуру. Скажете, фельдфебель Штраус направил, — добавил он. — Герхард Штраус.

— Обязательно скажу, — заверил Максим. — Знаменитая фамилия у тебя, фельдфебель, музыкальная.

— Да, — согласился тот, мне всё время так говорят. — Жаль, что в музыке я не очень.

Максим подумал, слез с мотоцикла, достал из кармана портсигар, взял сигарету, предложил фельдфебелю.

— Благодарю, герр обер-лейтенант, но мы на посту.

— Я разрешаю, — сказал Максим.

— Не могу, — сказал фельдфебель. — Вдруг проверка? Время сейчас горячее, все на нервах.

— Тогда возьми и спрячь. Потом покуришь.

Фельдфебель Герхард Штраус с почтением взял сигарету, достал из кармана початую пачку, сунул сигарету туда.

Максим щёлкнул зажигалкой.

— Покурю хоть с тобой пять минут, — сообщил доверительно. — На мотоцикле не покуришь. Ветер и вообще.

— Чёртова русская зима, — согласился фельдфебель. Ему явно льстило, что герр обер-лейтенант снизошёл до разговора с ним.

— Хотел спросить, — сказал Максим. — Почему эти русские диверсанты до сих пор у вас? Корми их. Расстреляли бы, и всё. Или в лагерь отправили.

— Так и расстреляют, — охотно сообщил фельдфебель. — Завтра утром. Приказ уже есть.

— Вот это правильно, — сказал Максим. — Жаль только, что завтра.

— Почему?

— Говорят, кого на Рождество расстреливают, те в рай попадают.

— Так русские же безбожники, герр обер-лейтенант. Им ад уготован, когда ни расстреливай. Хоть на Рождество, хоть на Пасху.

— И то верно, — сказал Максим, бросил недокуренную сигарету под ноги, затоптал. — Где, говоришь, комендатура?

— В центре, напротив церкви, на Гитлерштрассе, бывшая Ленина. Длинное кирпичное здание. Одноэтажное, с арочными окнами. Увидите.

— Благодарю, фельдфебель.

Фельдфебель вытянулся, отдал честь.

Максим небрежно козырнул в ответ, уселся на мотоцикл, хлопнул Яна по плечу:

— Vorwärts! [3]

В самом городе, несмотря на приближение комендантского часа, царила какая-то болезненная суета. В окнах многих домов, невзирая на светомаскировку, горел свет. Горели даже уцелевшие уличные фонари, а по самим улицам туда и сюда сновали штабные легковушки и грузовики, маршировали солдаты, проезжали броневики и мотоциклы. Те же грузовики и пароконные упряжки тянули за собой пушки. На одних перекрёстках были оборудованы артиллерийские позиции и пулемётные гнёзда. На других застыли, измазанные белой краской, танки — в основном, довольно мощные «четвёрки» [4].

Оккупированный Малоярославец готовился к контрнаступлению советских войск. Оно уже началось, но со дня на день, должно было докатиться и до этих мест.

По данным, хранящимся в памяти КИРа, советские войска освободили город второго января тысяча девятьсот сорок второго года. А сам штурм начался в первый день Нового года.

Но уже за неделю до этого, двадцать пятого декабря, как раз в Рождество, Малоярославец покинул штаб 4-й армии во главе с командующим — генералом горно-стрелковых войск Людвигом Кюблером.

Последний едва-едва успел принять дела у генерала-фельдмаршала Гюнтера фон Клюге, восемнадцатого декабря назначенного Гитлером командовать группой армий «Центр», как пришлось срочно собирать манатки и оставлять рубежи, которые ещё пару месяцев назад обещали столь многое. Москва уходила из рук.

Об этом же Максиму буквально только что фактически сообщил фельдфебель Герхард Штраус, так что всё сходилось.

Кроме всего прочего, в Малоярославце было расположено множество немецких складов, военно-ремонтных мастерских, несколько госпиталей и различных тыловых учреждений, которые теперь срочно требовалось эвакуировать. Отсюда и суета.

В центре города, неподалёку от собора Успения Пресвятой Богородицы (ныне превращённого светской властью в зернохранилище, как сообщил КИР), в сквере, Максим увидел сразу два танка Pz.Kpfw. IV.

Машины были по башни укрыты в специальных окопах, между ними горел костёр, возле него грелись немецкие танкисты. Доносились звуки губной гармошки, наигрывающей что-то незамысловатое.

Проехали мимо комендатуры, в окнах которой горел свет.

— Комендатура, — полуобернувшись, сообщил Янек.

— Вижу, — сказал Максим.

В его голове прямо сейчас рождался план. Но было ещё слишком рано, следовало подождать несколько часов.

Проехали центральную площадь, повернули налево на бывшую Московскую (нынешнее, немецкое её название не знал даже КИР). Затем снова