— Роман? Что-то еще хочешь рассказать? — удивился он, так как в прошлую мою отлучку я не бежал почти сразу к нему.

— Скорее — спросить, — сказал я, без разрешения усаживаясь на стул.

Внутри меня кипело негодование. Я не мог поверить, что отец способен на такой поступок — как принудить служанку к интиму. Вот только я успел достаточно хорошо узнать Пелагею, чтобы понять — актриса она никакая. И ее реакция — не четко спланированный спектакль, а выражение истинных эмоций. И от того было еще неприятнее заводить этот разговор.

— Слушаю тебя, — хмыкнул папа и выпустил в воздух струйку дыма.

Мысли роились в моей голове. Хотелось накричать на отца, обвинить его в изнасиловании, ударить в конце концов. А его спокойствие лишь распаляло мой гнев и вызывало удивление — неужели для него все это обыденность, что он так невозмутим?

— Зачем ты так поступил с Пелагеей? — на остатках самоконтроля и благоразумия задал я вопрос.

Это мелькнуло в его глазах. Я сразу понял, к сожалению, что никакой ошибки нет. А следующие его слова лишь подтвердили мою догадку.

— Не удержала язык за зубами? Плохая слуга, значит. Гнал бы ты ее…

— Зачем⁈ — рыкнул я, прервал отца.

Его лицо потемнело.

— Не смей на меня кричать. Мал ты еще для этого. Да и всегда будешь мал. Я твой отец!

— И какой пример ты мне подаешь? — воскликнул я в ответ. — Мы Акима за такое плетью забили, а тут — ты сам на нее накинулся? Ну конечно, тебе то плетей никто не выпишет, чего боятся, да?

— Ты забываешься! — встав с кресла, процедил отец. — Ишь чего! Сравнил меня, твоего отца, дворянина! С дворовым служкой каким-то. Да как у тебя язык-то повернулся?

— И в чем между вами отличие? — хмыкнул я горько. Весь запал исчез в моем крике. — Только в том, что тебе за это ничего не будет?

В душе поселилась горечь.

— Я потерял память, но даже без нее старался стать хорошим сыном. Наследником. Ты для меня был примером, как нужно поступать. А сейчас? Ну какой из тебя пример, — безнадежно махнул я рукой, встал и повернулся к двери.

— Да как ты смеешь, щенок? — донеслось мне в спину.

Однако я уже не слушал отца. По его поведению понятно, что вину за собой он не чует. Взывать к совести бессмысленно. Наказать? А как? Он тут — власть. Я могу поднять на него руку, ударить, но… а дальше-то что? Что это изменит? Ни-че-го. И от этого было тошно.

— Роман, вернись, мы не договорили!!! — несся мне в след крик отца.

В зал вбежали испуганные братья. Из столовой вышла недоумевающая мама. Из-за ее юбки выглядывала мордочка Люды. Но мне было не до них. В голове крутилось лишь одно — как мне самому теперь поступить? Сделать вид, будто ничего не было? Не выйдет. Я сам себя ненавидеть буду за малодушие. Тогда что остается?

Выход я видел лишь один — собрать вещи, забрать Пелагею, чтобы на нее не срывались из-за моего отъезда, да рвануть к тете. На жизнь я себе заработаю, теперь есть у меня такая уверенность. Главное — чтобы отец сгоряча не отрекся от меня. Но главный повод — женитьбу на служанке — я ни ему, ни обществу для этого давать не собираюсь. А в противном случае его никто из света не поймет, за что он от меня отрекся.

Причин, почему я так резко задумался об уходе, когда столько сделал — было несколько. Первое — я чувствовал ответственность за жизнь Пелагеи. С тех самых пор, как решил принять ее в свои слуги. А это значит, что я должен ее защищать. Потому и на Акима тогда бросился. Потому и сейчас с отцом поругался. Вторая причина — чувство собственности. Девушка — моя. Точка. Иррациональное и чисто мужское эго не давало ее делить ни с кем. А официальный статус личной служанки лишь укреплял это отношение. И тут — отец покусился на мое. Нарушил уже мои личные границы. Третью причину я уже озвучил отцу. Смотреть на него как прежде я уже не смогу. Видеть его и знать, что он способен принудить девицу, которая в его полной власти, к тому, чего она не хочет — противоречит моему представлению о порядочном человеке. Я сам несмотря на все похотливые мыслишки никогда такого не допускал. И Пелагею если и хотел когда-нибудь завалить в постель, то только по обоюдному согласию. Чтобы она потом не ходила, как сейчас — тенью себя прежней. Ну и последнее — действовать по указке человека, который резко потерял в моих глазах право его уважать, мне было просто противно. А если останусь, то по-другому и не получится. Отец в поместье — полновластный хозяин, в том числе и для своей семьи.

— Собирай свои вещи, — бросил я Пелагее, которая так и осталась в моей комнате, когда я ходил в кабинет.

— Какие? — тихо и испуганно спросила она.

— Все. Мы уезжаем.

Та попыталась мышкой прошмыгнуть мимо меня в дверь, но не смогла — там уже стояла мама.

— Куда это ты собрался? — вскинула она бровь.

Затем величественно взглянула на девку и легким кивком головы вернула ее назад в комнату.

— Подальше отсюда.

— Что за ребячество, Роман? Почему ты кричал на отца?

— Вот сама у него и спроси, — огрызнулся я на эмоциях. — Но ноги моей больше не будет в этом доме! — тут я повернулся и посмотрел на нее в упор, глаза в глаза. — Никогда!

Она вздрогнула. Поняла, что я не шучу, после чего сделала шаг назад.

— Прошу, расскажи мне, что случилось, — уже более примирительным, а не приказным тоном попросила она.

— Все вопросы — к отцу.

Посмотрев, как я скидываю вещи в портфель, и даже не собираюсь останавливаться, она сказала:

— Дай хотя бы мне время с ним поговорить. И не уезжай до этого момента, хорошо?

— Вот пока собираюсь, и говорите.

Может я и был сейчас груб, но я и так проявил чудеса самообладания. На большее сил у меня уже не было. Кивнув, мама ушла, а там и Пелагея покинула комнату. На какое-то время в доме наступило затишье.

* * *

Сергей Александрович был раздосадован и даже зол. Но больше — все же раздосадован.

«Вот как чувствовал, что он к этой девке прикипел душой! Зря я тогда у него на поводу пошел, — мысленно корил он себя. — Эх… весь в меня пошел», пришла