Дмитрий попытался отстраниться, но не смог. Всё его тело застыло в парализующем оцепенении, мышцы отказывались повиноваться, дыхание сбилось, сердце бешено колотилось в груди, но он не мог сделать даже малейшего движения. Он пытался кричать, но горло сжалось, и ни единого звука не сорвалось с губ.

Темп их движений изменился, стал прерывистым, дёрганым, как будто подчиняясь ритму, который задавало нечто извне, не зависящее от них обоих. В этот момент Дмитрий понял, что это уже не его воля управляет процессом, что он не контролирует больше ничего.

Она смотрела прямо на него, и в этих глазах больше не было ничего человеческого.

Её руки сжались на его плечах, ногти вонзились в кожу, но вместо боли он почувствовал что—то другое – холодное, безжизненное вторжение, словно сквозь эти касания в него проникало нечто чуждое, не имеющее формы, но обладающее неоспоримой властью.

Он хотел выбраться, оттолкнуть её, закрыть глаза, но не мог.

Её губы прижались к его уху, и он не услышал слов, но почувствовал, как что—то разрывает реальность изнутри, будто ткань пространства рвётся, открывая безграничную, зияющую пропасть.

Когда его тело содрогнулось в последнем порыве экстаза, всё вокруг перевернулось. Мир разломился, пол ушёл у него из—под ног, а сам он провалился во тьму.

Всё исчезло. Реальность, комната, стены, даже сам воздух – всё разом растворилось, словно его существование оборвалось в одну—единственную точку. Он не чувствовал тела, не ощущал поверхности под ногами, лишь мгновенный, пробирающий до самых глубин разрыв между тем, что было, и тем, что осталось.

Раздался грохот, но он не был звуком в привычном смысле. Это было ощущение разрыва пространства, словно кто—то сорвал ткань реальности, оставив после себя зияющий, бесконечный разлом. Следом вспышка, ослепительно—белая, но в ней не было света, только ярость чистого небытия, и затем тишина. Не отсутствие звуков, а абсолютная, удушающая, поглощающая пустота, в которой не существовало даже времени.

Его тело стремительно полетело в бездну, не встречая сопротивления, словно пространство разверзлось под ним, утягивая в себя с неотвратимой силой.

Чувство падения не было обычным. Гравитация вела себя неправильно – не тянула, а будто втягивала его внутрь самой себя, раскручивая, разрывая на части, переворачивая восприятие, заставляя забыть, что значит иметь вес, направление, центр сознания.

Неожиданно пространство вокруг сжалось, и мгновенно последовал мощный удар, который пронзил его тело, отдавшись в сознании гулким, невыносимо резким толчком.

Дмитрий тяжело рухнул на твёрдую, промёрзшую поверхность, напоминающую камень, но одновременно неестественно гладкую и холодную, будто впитавшую в себя древний, неподвижный мрак. Его тело содрогнулось от столкновения с этим чуждым миром, а в лёгкие ворвался воздух, который не был воздухом в привычном смысле.

Он ощущался густым, плотным, насыщенным чем—то вязким, словно существующим не только для дыхания, но и для проникновения в сами клетки его существа, оставляя в них что—то чуждое, не принадлежащее прежнему миру.

Дмитрий сделал судорожный вдох, но этот воздух не давался легко – он не просто наполнял лёгкие, а словно переписывал саму ткань его внутреннего устройства, принуждая тело адаптироваться к иному существованию, к чему—то, что не должно было касаться человеческой природы. Казалось, каждая молекула впитывалась в него, вытесняя привычное и оставляя только неведомое, гнетущее ощущение неестественного изменения.

С трудом преодолев оцепенение, он заставил себя поднять голову, и в этот момент осознал, что привычные законы мира здесь больше не действуют.

Вокруг расстилалась огромная, тёмная пустота, но её нельзя было назвать безликой. Это пространство жило, дышало, тянулось вверх массивными контурами зданий, похожих на гниющие останки древних башен, спаянных неведомой силой. Их фасады не отражали свет, а будто впитывали его, превращая в ещё более густую тьму, пронзённую лишь тусклыми, мерцающими цепями синих фонарей. Они висели в воздухе, будто связанные между собой сетью невидимых связей, расплывались, колыхались, и это движение было противоестественным, неподвластным привычным законам.

Сумрак не был простым отсутствием света – он казался чем—то живым, материальным, словно обретшим плотность, способным не просто заглушать звуки, но и подавлять мысли, вытесняя любое воспоминание о собственном существовании, заставляя разум забывать о себе, растворяясь в бесконечной пустоте.

Преодолев оцепенение, Дмитрий с трудом поднялся на ноги, но пространство вокруг него не оставалось неизменным. Оно двигалось, деформировалось, словно находилось в состоянии вечного потока, постоянно меняя очертания, утрачивая привычные формы и вновь приобретая их, превращая его в единственный неподвижный объект в этом зыбком, колышущемся мире, который не подчинялся законам физики.

И именно в этот момент перед его глазами предстала она – фигура, лишённая привычных очертаний, окружённая мягким, бледным сиянием, которое не столько освещало пространство, сколько подчёркивало его зловещую бесконечность.

Она стояла неподалёку, и первое, что он заметил – бледное, мягкое свечение, исходившее от её тела. Оно не было светом, скорее нежизненной аурой, лишённой тепла, отчуждённой и холодной.

В её глазах больше не было ни намёка на человеческую сущность – зрачки исчезли, радужка растворилась, оставив после себя бездонные чёрные омуты, в которых таилось нечто безымянное и жуткое, живущее собственной, чуждой логикой.

Теперь это были провалы, зияющие чёрные омуты, в которых двигалось что—то безымянное, не отражающее свет, не принимающее облика, но живущее внутри неё, скрытое, но готовое прорваться наружу.

Лера улыбалась, но в этой улыбке не было ничего человеческого. Её губы растянулись шире, чем было естественно, в искривлённом выражении, в котором не ощущалось ни теплоты, ни эмоций, лишь странное, холодное безразличие, наполняющее пространство вокруг.

Её губы, слишком тонкие и растянутые в неестественной гримасе, больше напоминали маску, застывшую в выражении чуждого, пустого ликования. В этом странном изломе не угадывалось ни теплоты, ни искренности, а только холодная отстранённость, словно улыбка принадлежала не живому существу, а чему—то, что лишь имитирует человеческое выражение.

Когда она медленно наклонилась вперёд, её движения не следовали привычной логике тела. Казалось, они происходили с задержкой, будто нечто невидимое выстраивало их в заранее предопределённом порядке, соединяя точки пространства в единую линию, не подчиняющуюся законам физики. Её фигура смещалась рывками, двигаясь не сквозь воздух, а перетекая, оставляя за собой ощущение неправильности, как будто сам мир подстраивался под её присутствие.

И в этот миг он ощутил, как её голос проникает прямо в его сознание, не вызывая колебаний воздуха, не формируя привычных звуков, а заполняя его разум эхом чужой, скользкой речи, звучащей не извне, а внутри него самого,