— Гладко стелешь, — буркнул Петр, но в его голосе уже не было прежней безнадежности. — Только как мы им это подсунем? Не сами же принесем?

— А вот тут, Государь, начинается театр. Будем у европейцев учиться лицедейству. Хотя, мы тут вряд ли их обыграем, поэтому будем действовать наверняка.

Я посмотрел на Ушакова.

— Андрей Иванович, мне нужен предатель.

Ушаков даже бровью не повел.

— Есть такой. Инженер-поручик Григорьев из команды Нартова. Толковый, но такой… — он покрутил рукой, — вечно недоволен жалованьем, считает, что его талант не ценят. Уже был замечен в попытках приторговывать инструментом. Идеальный кандидат.

Нартов выпучил глаза и покраснел. Я тоже был удивлен. Может Ушаков перебарщивает?

— Ладно. Завтра утром ты устраиваешь ему показательную порку. Нартов находит у него грубую ошибку в расчетах. Я, проходя мимо, устраиваю разнос. Прилюдно. Обвиняю в некомпетентности, грожу разжалованием и переводом на земляные работы. Чтобы его обида была настоящей, жгучей, видимой всем.

Петр усмехнулся, представив сцену.

— А дальше, — мой взгляд переместился на Дюпре, — наступает ваш выход, Анри. Вечером, в нашей столовой, когда он будет заливать горе вином, вы к нему «случайно» подсядете. Посочувствуете. Поругаете «этих русских варваров», которые не ценят истинный талант. И намекнете, что есть люди, готовые платить за такие таланты настоящим золотом.

Дюпре поморщился, но поклонился, принимая роль искусителя.

— А финальный акт, — я снова вернулся к Ушакову, — за тобой. Твои люди должны проследить, чтобы Григорьев вышел не на французов, а на нужного нам человека — на агента Харли. Мы знаем, что у англичан здесь уши в каждом углу. Пусть «продаст» им эти чертежи. Задорого. Так, чтобы они поверили, будто украли самый ценный секрет Империи.

План был готов. Да, он был циничным и построенным на человеческих слабостях.

— Ну, Смирнов… — Петр восхищенно покачал головой. — Страшный ты человек. Своих же людей в расход пускаешь.

— На войне как на войне, Государь, — ответил я, выдыхая.

Петр молча хлопнул меня по плечу и вышел. Остальные потянулись за ним. Я остался один над картой Гааги. Осада не кончилась, перешла в новую фазу.

Глава 20

Наш маленький театр абсурда дал первое представление, и все прошло без сучка без задоринки. На утреннем разводе Нартов, с лицом оскорбленного гения, ткнул пальцем в чертеж Григорьева, обнаружив там «ошибку», способную «погубить механизм». Я, «случайно» проходивший мимо, устроил публичный разнос. Орал так, что, казалось, дребезжали стекла в ратуше, обвинял в саботаже, грозил разжалованием и отправкой на земляные работы в самое пекло Азовской степи. Григорьев поначалу пытался оправдываться, потом побледнел, затем побагровел от унижения. Когда же я, в завершение спектакля, объявил о вычете половины его жалованья за три месяца, он окончательно сломался. Сорвал с себя офицерский шарф, швырнул его в грязь и, ссутулившись, ушел, не говоря ни слова.

Вечером, в нашей импровизированной офицерской столовой, к нему подсел Дюпре. Издали я наблюдал за разыгрываемой сценой. Француз был великолепен: он сочувствовал. Наливал вина, цокал языком, вставляя короткие, ядовитые фразы о «русском варварстве» и «неумении ценить истинный талант». Разгоряченный вином и обидой, Григорьев быстро поплыл — руки дрожали, голос срывался. Сидевший за соседним столом под видом денщика Ушаков позже доложил: наживка заглочена, крючок сидит глубоко.

А на следующее утро ударили по нам.

Катастрофа наваливалась постепенно. Первыми вернулись фуражиры Орлова. Пустые.

— Цены взбесились, командир, — доложил злой как черт есаул. — Утром овес был по талеру за мешок, а к обеду уже четыре просят. И только за золото. На наши векселя глядят, как на чумные тряпки.

Следом примчался гонец от Анны: она немедленно позвала меня к себе. В своем «кабинете» — отсеке кареты, заваленном бумагами, — она молча протянула мне пачку депеш с сургучными печатями амстердамских и лондонских банков.

— Все, Петр Алексеевич. Приехали.

Сухой, канцелярский язык, полный вежливых оборотов, сообщал, что банкирский дом Ван Дер Круппа, наш главный финансовый партнер, «с глубочайшим сожалением» приостанавливает все операции с векселями «Общекомпанейской Казны» ввиду «чрезвычайной политической нестабильности». То же самое — в депешах из Лондона, Гамбурга, Антверпена.

— Они объявили наши деньги мусором, — глухо сказала Анна. — Мы отрезаны от финансов.

Дефолт? Нас лишили денег.

В штабной фургон я вернулся, когда там уже кипел скандал. Разъяренный Меншиков тряс перед носом у интенданта неоплаченными счетами.

— Угля нет! — выпалил он, увидев меня. — Фуража нет! Контракты расторгнуты! Требуют платить золотом! А где я им его возьму⁈

Привлеченный шумом, в фургон вошел Петр. Увидев наши лица и бумаги на столе, он понял что дело дрянь.

— Значит, золотая удавка, — пророкотал он.

На карте наша стальная армада, гроза Европы, на глазах превращалась в груду бесполезного железа. Без угля «Бурлаки» — двенадцать мертвых коробок. Без фуража кавалерия Орлова — сборище пеших оборванцев. Мы застряли. Посреди вражеской страны, без денег, без топлива. Ловушка Харли сработала идеально.

— Сколько у нас времени? — спросил Петр, обращаясь к Анне.

Она уже все подсчитала.

— Угля — на два дня экономного хода, пока стоим, можно не считать. Фуража — на три. Золота в казне — тысяч на двадцать. По нынешним ценам хватит, чтобы купить угля еще на один переход. И все.

— Продавать! — подал голос Меншиков. — Продать один станок, машину! Хоть что-то выручим!

— Будущим торговать, Данилыч⁈ — рявкнул Петр. — Сдурел⁈

Пройдясь по фургону, он остановился у карты. Его огромная ладонь накрыла половину Европы.

— Нет! Нужно что-то, что поперек горла им встанет! Думай, Смирнов! Оба думаем! Где их слабое место⁈

Он был в своей стихии. Взвинчен до предела, как пружина, готовый к действию.

Я молча смотрел на карту. Решение где-то здесь, оно должно быть. Асимметричное, неожиданное. И тут мой взгляд нашел его. Далеко отсюда. Там, где их финансовая удавка превращается в тонкую, уязвимую нить.

Не успел я и рта раскрыть, как Петр сам подошел и тяжело опустил свою огромную ладонь мне на плечо. Взгляд серьезный, без тени обычной насмешки.

— Вытащишь нас и из этой задницы, Смирнов… — глухо произнес он. — Клянусь, придумаю для тебя такую награду, какой еще ни один мой подданный не получал. Хоть полцарства. Только вытащи…

Надо было видеть лицо Меншикова.

Исчезли царь и подданный, остались двое