Уехать мы не успели — после обеда степняки нагрянули, аккурат под окончание сборов.

— Против этого мы в поместье не выстоим, — сделал я вывод.

Степняков даже считать пытаться не стану — и так видно, что «многие тысячи», а там, вдали, из леса на луг продолжают выезжать новые и новые татары.

Мои слова вошли в Данилины уши, но потребовалось добрых полминуты, чтобы боярин их осознал и рассеянно подтвердил:

— От такого в монастырь бежать не зазорно.

Перекрикивая сигналящие тревогу набат монастыря и нашу железяку, я велел десятникам скомандовать всем переезд под каменные стены монастыря. Хорошо, что пушки туда мы переправить успели заранее, а татарва покуда копится — если бы атаковали прямо с марша, пришлось бы нам бежать впопыхах, параллельно отмахиваясь от врагов.

— Ива-а-ан!!! — спускаясь со стены, призвал я «алхимика».

— Здесь, Гелий Далматович! — криком отозвался он и бегом выскочил из-за ближайшей избы.

— Идем, подарков степнякам оставим, — позвал я его.

Когда очень страшно, лучше всего заняться делами — глаза-то боятся, а руки делают. Пока мы добирались до телеге с горшками «греческого огня», мой приказ уходить успел облететь все поместье, и процесс начался — телеги и люди начали движение через связывающий нас с монастырем коридор. О, а Данила-то за нами поперся, тщетно пытаясь скрыть растерянно-напуганную мину на лице. Уверен, он за нами сам того не желая пошел, на потянувшемся к источнику спокойствия инстинкте.

Хрен там «спокойствия»! Там, за стенами, вокруг нас скапливается сама настоящая смерть — отбиться от такого даже при помощи каменных стен монастыря, полного комплекта его пушек с дружинниками и моих «козырей» физически невозможно! Единственная надежда — приход реально весомых сил, а в нашей ситуации, когда кажется, словно против нас поднялась вся Степь от мала до велика, таким может стать только регулярное Государево войско. Войско, которое придется собирать очень долго, а потом еще и сюда вести. Полагаю, в ближайшую неделю минимум нам «деблокада» не светит, а значит мы таки уперлись в ситуацию «наши не придут, потому что все „наши“ — это мы». К черту, не время и не место об этом сейчас думать — толку не будет, один вред сплошной. Смерти я не боюсь, потому что помирал уже, но вынужденно «бросать» этот мир, а тем более смотреть, как гибнут мои люди и те, к кому я успел привязаться всей душой, я не хочу настолько, что хоть плач. А плакать нельзя, потому что «мораль» окружающих от такого моментально уйдет в минуса.

— Прознала татарва о том, что уходить собираемся! — имитируя диалог с Данилой, на самом деле я громко обращался к окружающим — они этот разговор быстренько всем перескажут. — Пришли попрощаться! Не станем их обижать, на прощание в объятьях до смерти задушим! Ежели при стенах деревянных да недоделанных самому Девлет Гирею по роже надавали, с каменных да высоких-то и подавно!

Каким бы напуганным не был Данила, он оставался важным боярином, который привык думать не только о себе, но и о людях своих, поэтому, поняв, что я делаю, он подыграл:

— Было пять пушек, а теперь весь арсенал монастырский на татарву обрушим! Ух потеха будет! Стены высоки да крепки, арсеналы полны, а поскольку на монастырь Божий язычники проклятые полезут, стало быть сам Господь с нами на стенах его спина к спине стоять будет!

Умный Иван тоже понял, что мы с Данилой делаем, поэтому вместо «зарядки» моралью задрожал от страха — да, дорогой мой интеллигент, все ОЧЕНЬ плохо, но дрожь в ручках твоих нам сейчас не нужна:

— Не трясись, Ваня, — шепнул я ему. — Видишь, какой человек с нами? — указал глазами на Данилу. — Не калика перехожий, а сам Дворецкий Государя Ивана Васильевича. Давненько он у нас гостит, а гонцы в Москву убыли еще давненько, с рассказом о том, что сам Девлет Гирей под стены наши пришел. Когда Государь Казань брал, с Девлетом договаривался о чем угодно, но точно не о том, что дозволяет ему монастыри Православные грабить да людей Божьих резать. Войско свое Государь уже давно собирает, а значит продержаться нам всего ничего дор прихода русского воинства нужно, дня два-три. Смотри, какие стены, — указал на видимую на севере громаду монастыря. — Одно удовольствие с такими осаду держать.

— Я не трясусь, Гелий Далматович, — буркнул Иван, сжав кулаки. — Ветер сегодня холодный просто.

— Прохладный, — изобразил я согласие. — Извиняй тогда за то, что плохо о тебе подумал. Трусов в поместье нашем нет.

— Нет! — подтвердил Иван.

— Чего делать-то собрались? — запросил инфу Данила.

К этому моменты мы добрались до «химических» телег.

— Ловушки огненные готовить, — не стал скрывать я и убрал с телеги тряпицу, обнажив ровные ряды переложенных соломой ящиков с не менее ровными и «переложенными» рядами горшков. — Для тех, кто добром чужим поживиться захочет. Над дверью горшочки сии подвесим, чтобы падали прямо на грязные разбойничьи головы!

Добро мое, пусть даже в виде стен да крыш, просто так сдавать не намерен, пусть бесы жижей огненной как следуют умоются — не им сие оставить хотели, а добрым людям! Мне бы гранат из будущего, растяжек наделать, но сгодятся и горшки. Потенциальные пожары побоку — один черт степняки из ненависти к более высокоорганизованному способу жизни поместье дотла сожгут.

Капитан покидает тонущее судно последним — применим данный пункт Устава и к нашему случаю: пока мы занимались ловушками, большую их часть установив в моем тереме, народ с телегами и скотом успел перебраться в монастырь. Мы с Данилой (боярин помогал с ловушками, полагаю по тому же принципу, что и я — хоть на что-то осмысленное отвлечься) и Иваном уходили в компании Клима и спустившихся со стен дозорных. Окинув взглядом переполненный людьми, телегами и скотом монастырский двор,