— Где сыны? — задал Всеслав первый вопрос, отхлебнув горячего, со смородиновым листом, взвара.

— В теремах, на подворье, с моими и частью Янкиных. Сам же учил — не след класть все яйца в одну штанину, — ответил Гнат. — За казной глядят, за закромами. Да за грамоткой той, в какой ряд твой с градом Киевом. Её уж трижды умыкнуть пытались.

— Чего не сказал-то? — покосился князь на друга.

— К слову не пришлось как-то, — наигранно легко отозвался тот, — то одно, то другое. Да и до ерунды ли тебе? Вон, Микулу, крота подземного, тоже три раза брались извести́, тоже что ли отвлекать тебя пустяками?

— Ну? — с интересом протянул Всеслав.

— А то! — Рысь снова начал любимое представление, как он, умница, хорошо знает службу, бережёт покой вождя и вообще редкий молодец. — Первый-то раз моим переодеться пришлось, пугануть малость, а там и местные проснулись. Зато проникся торгаш, как в мокрых портках два дня повонял. Такого нарассказал — устанешь слушать!

— Важное? — коротко уточнил Чародей, сощурившись нехорошо.

— Много, — отставив шутки, подобрался Гнат, — и как Изяслав за долю малую соседских торговцев в город не пускал. И как по наущению лавочников да лабазников здешних купцов Черниговских, Тмутараканских да Смоленских потрошил не единожды. А от того цены менялись в окру́ге, и на том торгаши киевские мошну набивали туго, да ему отстёгивали щедро.

Было видно, что Рыси новости эти было неприятно до брезгливости что слушать, что передавать. Князь тоже морщился. Я лишь понимающе кивал. В моё время государственно-частное партнёрство тоже так же примерно работало. А как вы хотели — сидеть у огня и не погреться? Другое дело, что огонь часто разводили сами, где хотели, на жертвы среди мирного населения не глядя.

— Продолжай, — кивнул Всеслав.

— Про Печорских попо́в много говорил. На снадобьях, мол, наживаться не дают, продавать не разрешают в два-три конца. А как он с торга выжил их — вовсе даром раздавать начали — ни себе, ни людям. Ничего, говорил, не смыслят чернецы в искусстве него… нега…? Забыл слово, — вздохнул он, — вроде «негодяйство» какое-то.

— В искусстве негоции? — предположил князь.

— Во, вот оно, то слово! А это чего за напасть такая, Слав?

— Негоция — торговля, негоцианты — торгаши. Больно им, когда нажиться не могут, пусть даже на хворобе да беде чужой. Всегда так было, что лекарскими снадобьями промышлять именно они брались, а не те, кто делал те составы. Выгодно — болеть-то люд никогда не перестанет, а цены́ у здоровья нет, прихватит — последнее отдашь. Они и рады.

— Ясно. Да, на хутор-пасеку, что на севере от Киева, тоже лаял, и за то же самое. Только там, говорил, ещё брагу ставят, да хорошую на диво, а продают на торгу недорого. Я вчерась по дороге вспомнил, когда ты сказывал про Домну-то, — и он посмурнел. Да, история Буривоевой правнучки была печальная. Очень.

— К делу, Рысь. Темнеть скоро начнёт, осень. Что вызнал? — перешёл Всеслав к главному.

Лиходеев живьём взяли почти два десятка душ. На берегу да в городе. Ещё столько же пристрелили да зарубили, из тех, кто свободу свою дороже жизни оценил. Но и из тех вышло паре паскуд остаться в себе и почти целыми. Раз так в полон не хотели — значит, было, что терять, за что ответ держать, совершенно резонно решил Гнат.

По первости история выходила мерзкая.

Уходя на Польшу, к Болеславу, за подмогой, Ярославичи бросили клич по лихим людям, коих тут в округе всегда водилось в избытке. Велели перехватить, издырявить стрелами да спалить на глазах горожан лодью с княгиней Полоцкой. И о том, когда та должна пристать в гавани, сообщили им два дня тому назад.

Для князя услышанное было неприятным, но предсказуемым. Для Рыси — профессиональным оскорблением. Он, как начальник разведки и контрразведки Полоцкого княжества, обязан был если не избежать, то хотя бы предупредить. Но даже его люди в Полоцке узнали об отплытии всего за несколько часов, как и сама княгиня. И шли они на другом насаде, не на том, что торжественно готовили к речному походу с Двинского берега. Значит, какая-то глазастая и очень быстрая кукушка сидела на ветке у реки. Она и принесла на хвосте вести. И Гнат выглядел расстроенным и до крайности злым, мечтая, хотя, зная его, скорее планируя, как именно он тот хвост вырвет. Вместе с позвоночником и черепом.

— Но?.. — подтолкнул чуть князь зло сопевшего друга. В таких делах всегда бывает «но», и, чаще всего, не одно, и каждое следующее — хуже предыдущих.

— Эти двое, что с таким трудом сдавались, говорят, что волю Ярославичей, как и серебро, принёс им монах, — хмуро выдал Гнат. И история мгновенно стала ещё пакостнее.

— Опозна́ют? — хорошо с ним, с Рысью, много говорить не надо, с полувзгляда понимает.

— Один только издали видел, со спины. Монах как монах, дерюга серая да куколь на башке. Второй ближе был, но лица тоже не видел. Говорю же — прятал морду-то.

— Второго приведи.

— Он того, Слав, — странно, непривычно замялся друг, — вряд ли за видока сойдёт.

— Глаз лишил, что ли? Грубо, Гнат, — пожурил друга Всеслав.

— А чего сразу я-то⁈ — подскочил аж тот. — Вавила ему поднёс, не я!

Память князя показала, о ком шла речь. Вавила был одним из самых здоровых Ждановых, на спор приседал дюжину раз с навьюченным конём на плечах и статью очень походил на недавно виденного Гарасима. Того, кому Вавила «поднёс», самый лучший челюстно-лицевой хирург моего времени мог, пожалуй, только грустно перекрестить. Прямо в брызги и месиво на месте лица.

— Веди, — повторил Всеслав. И Рысь махнул сложно рукой в сторону кустов.

Предчувствия, как говорится, не обманули. Лица на том, кого притащили под руки двое Гнатовых, и впрямь не было. Снаружи.

— Оно говорящее? — на всякий случай уточнил князь.

— Разобрать можно. Если постараться. Сильно, — пробурчал Рысь.

— Тогда старайся, — велел Всеслав и повысил голос:

— Я, Всеслав Брясиславич, князь Полоцкий и великий князь Киевский, жить тебя не оставлю. Но умереть можешь быстро, без мук. А можешь и седмицу