— Чего надо?! — Новгородец сплюнул на землю черным сгустком.

Окинув его потрепанную фигуру, я не могу удержаться от злорадства.

— Ну что, Афоня, признаешь проигрыш или продолжим.

Он зло скалится в ответ.

— Какой проигрыш, ты сначала возьми нас!

Я спорить с ним не собираюсь и молча достаю из сумки керамический шар. Эта граната такая же как и те, что я использовал при нападении грабителей. Положив ее на ладонь, я также без слов поджигаю фитиль, и в установившейся гробовой тишине что есть силы бросаю ее в сторону. Там грохочет разрыв, чиркают по насту разлетающиеся осколки, и белый снег вспыхивает синеватым пламенем.

— У меня таких игрушек много, — я почти добродушно усмехаюсь, — себя не жалко, так людей своих пожалей.

Сжав зубы, Афоня молчит, но из задних рядов к нему вдруг протиснулся кто-то из ливонцев и что-то яростно зашептал в ухо. Что тот говорит я не слышу, но по тому, как новгородец кривится, понятно, что немцы гореть не хотят. Их в этой сжавшейся кучке едва ли не половина, и это решает дело. Кинув на своего неверного союзника ненавидящий взгляд, Афоня поднимает вверх руку и обращается к своим, кто еще сопротивляется.

— Все, шабаш! — Он переводит на меня мрачный взгляд. — Ладно, признаю, сегодня ты выиграл, наместник! Мы заплатим твою цену, но ты не особо радуйся. Ныне твоя взяла, но ты помни, Господин Великий Новгород ничего не забывает и обид не прощает.

* * *

В натопленном помещении царит желтый свет от спиртовых ламп и почти физически ощутимая человеческая мука. Стоны, приглушенный гомон и тошнотворный запах крови и пота. Протискиваюсь мимо сидящих и лежащих людей. Это еще не все, многие с легкими ожогами и ранениями остались за дверью. Здесь не только мои, но и тверичи, и даже новгородцы. Все ждут своей очереди, потому как страждущих много, а врач у меня один. Или правильнее будет одна.

В дальнем углу, у топчана, стоит Иргиль. Ее узкая девичья спина в белом льняном сарафане среди потных мужских торсов выглядит как что-то инородное, попавшееся сюда совершенно случайно и по ошибке.

Не могу не сдержать ироничной улыбки. Этот прилепившийся к самой стене острога сруб до сего дня народ обходил стороной. Я помню, как слух что я везу с собой ведьму прилетел в Тверь раньше, чем караван добрался до городских ворот. Сам тысяцкий Лугота специально выехал вперед ради этого. Тогда он настойчиво советовал мне не тащить дьявольское отродье в город, а если уж так приспичило, то поселить ведьмачку где-нибудь поблизости, но за пределами городских стен. Я провоцировать конфликт не стал и приказал выделить Иргиль дом у себя на левом берегу. Там я полноправный хозяин, и чтобы кто не думал, вслух никто не посмел даже пикнуть.

С того дня прошел уже почти месяц, Иргиль обжилась, народ попривык к ней, но все равно, после боя даже наших раненых принесли сюда только после моего прямого приказа. Тверичи и новгородцы подтянулись позже.

После того как Афоня признал проигрыш я объявил всем, кто еще остался на Волжском льду.

— Раненых и обожженных тащите в острог. — Я указал на стену, венчающую кручу левого берега. — Кто может, пусть сам идет, там всем нуждающимся окажут помощь.

Поначалу принесли только тяжелых, сильно обожженных и с глубокими ранами, но после того, как Иргиль зашила первого, потянулись и остальные. Ее мази снимали боль от ожогов, травы и заговоры останавливали кровь, а там, где было необходимо, она проводила почти полноценные операции: чистила раны от осколков костей, стягивала сосуды, зашивала и дезинфицировала.

Даже небольшая рана в этих условиях грозила распространением инфекции, по-нынешнему горячкой, а этого боялись и в эти времена. Слух разнесся быстро, и вскоре подтянулись даже те, у кого были незначительные царапины. Эти пришли скорее из любопытства, просто поглазеть, как там ведьма людей православных спасает. Так что народу набралось немало.

Протиснувшись сквозь толпу, проверяю, все ли сделано как я приказал. Осмотревшись, прохожу в угол где работает Иргиль. Не оборачиваясь, она почувствовала меня за спиной и недовольно бурчит.

— Ты бы сюда еще весь город позвал! Я тебе скоморох что ли?! Помощника бы лучше выдал! Не видишь, одна я тут до утра буду возиться.

Не обращаю внимания на ее ворчание и искренне улыбаюсь.

— Я только за! Скажи кого тебе дать, и я постараюсь тебе помочь. — Изображаю рабочий конструктивизм, но на Иргиль это не действует. Она продолжает ворчать, одновременно заштопывая лежащего перед ней раненого.

Зрелище надо сказать не для слабонервных, поскольку шитье идет на живую без всяких обезболивающих. Боец с рубящей раной на груди впивается зубами в торчащую из рта палку и мычит от боли. Его ногти скребут по деревянному топчану, но он терпит и старается не шевелиться.

Понимаю, что Иргиль ворчит не из-за отсутствия помощников, а просто таким образом она выплескивает накопившуюся усталость, и все же мысль о том, что ей нужна помощь уже засела в моей голове.

«Не помощники, а скорее последователи и ученики, — определяю правильное направление, — они будут помогать ей и одновременно учиться. Все верно, нужна медицинская школа, и об этом надо думать уже сегодня».

С этой мыслью разворачиваюсь к выходу и вдруг ощущаю на себе чей-то пристальный взгляд. Всматриваюсь в полумрак дальних углов и нахожу того, кто, не стесняясь, пялится на меня. От проявления такого неуважения я уже как-то отвык и первое, что вспыхивает в голове, это возмущение:

«Это кто ж такой-то?!»

Не успеваю так подумать, как узнаю того немца, что не бросил помирать в лесу.

«Смотри-ка, не сдох все-таки! Живучий!» — Успеваю удивиться, а спасенный грабитель, словно поняв, что его узнали, вдруг вскакивает и ковыляет ко мне.

— Наместник! Прости меня за невежливость, — торопится он высказаться, — но позволь слово молвить. Я…

Только сейчас до меня доходит, что незнакомец говорит со мной ни на русском, ни на немецком, а на датском. Обрываю его на полуслове и сурово спрашиваю:

— Ты кто такой, назовись?!

— Я Эрик Хансен, младший в семье Хансенов из Борншольда.

Иронично усмехаюсь на это.

— Так что же тебя, Хансен, потянуло разбойничать так далеко от родины.

Смущаясь, он искренне восклицает.

— Да я же не знал! Карл Рютте в Ревеле нанимал людей для охраны торгового каравана в Москову, ну я и пошел. Потом Карл сказал, что у него обманом увели зерно и надо его вернуть. Обещал за помощь хорошие деньги, и я согласился,