Поначалу его поверхность только чуть дрогнула, как если бы старое стекло не выдержало перепада давления. Затем дрожь усилилась, словно кто—то на том конце пытался пробиться наружу. Медленно, с ленивой настойчивостью, из глубины отражения начало проступать нечто. Оно не просто двигалось – оно смотрело. Наблюдало.

Сначала появилась тень, неясный силуэт, который жил по своим законам. Ему не нужен был источник света, оно просто существовало, вибрируя в тусклой глубине зеркала. А затем Паша, будь он сейчас в сознании, заметил бы самое странное: отражение перестало повторять движения его тела. Оно замерло, ухмыльнулось и слегка покачало головой, будто бы нечто внутри него узнало своего нового хозяина.

Зеркало выдало приглушённый треск: тень сделала шаг в комнату.

Всё произошло за секунду: отражение рванулось вперёд, преодолевая грань между мирами. Оно вытянулось, словно разрывая ткань реальности, а затем обрушилось на тело Паши, ввинчиваясь в него, проникая в каждую клетку.

Пьяное тело судорожно выгнулось, будто его пробило электрическим разрядом. Ноги дёрнулись, руки инстинктивно сжались в кулаки. Лицо исказилось в мучительной гримасе, но уже в следующее мгновение глаза распахнулись, и в них не осталось ничего от прежнего Паши.

Зеркон сделал первый вдох в новом теле.

Он моргнул, затем снова – сознание постепенно привыкало к ограниченности человеческой оболочки. Он разжал пальцы, ощущая, как под кожей, в сухожилиях, в костях гуляет чужая, нелепая слабость. Двигаться было неприятно, тело казалось каким—то дряблым, обвисшим, но не смертельно. Он пошевелил шеей, хрустнул позвонками и даже постучал себя по груди, будто проверяя, работает ли механизм.

Затем он ухмыльнулся, растягивая губы в слишком широкой, чуждой улыбке.

– Что ж, – протянул он, пробуя голос, и сам себе улыбнулся, когда в нём зазвучало нечто новое – бархатная чужеродность, немного хриплый оттенок, как если бы он не говорил столетиями, а теперь наконец обрел возможность.

Паша Коркин исчез. Вместо него в его теле в квартире стоял кто—то другой.

Зеркон посмотрел на руки, с любопытством разглядывая короткие пальцы, жирную кожу, грубоватые ногти. Это тело было ему не по вкусу, но всё же оно имело свою прелесть. В конце концов, оно было его.

– Ну что ж… – он сделал шаг, привыкая к движениям, покачнулся, но быстро взял себя в руки. – Пора развлечься.

Он провёл пальцем по щеке, словно проверяя текстуру кожи, а затем рассмеялся – мягко, лениво, беззаботно.

– Меня зовут Зеркон, – сказал он, обращаясь скорее к комнате, чем к кому—то конкретному.

На миг он замер, позволяя себе почувствовать, как этот мир дрожит вокруг, будто осознавая его приход.

– И этот мир ещё пожалеет, что меня впустил.

Его губы вновь растянулись в широкой улыбке, но теперь в ней уже не было ни следа от манер Паши Коркина.

Москва встретила его влажным ноябрьским воздухом, в котором смешивались запахи старого асфальта, горелых листьев и дешёвого табака, оставленного курильщиками у подъездов. Ночная улица дрожала в свете редких фонарей, разбавленных красноватым неоном рекламных вывесок. Где—то далеко ревел мотор, кто—то громко хлопнул дверью автомобиля, но весь этот городской гул воспринимался приглушённо, словно он пробирался сквозь толстую ватную преграду.

Зеркон вышел из подъезда, широко раскинув руки, будто хотел обнять этот грязный, неуклюжий мир. Его тело было жалким, дряблым и слабым, но уже начало слушаться. Он чувствовал, как мышцы с трудом подчиняются новым движениям, как медленно приходит осознание возможностей этого тела. Было неприятно ощущать липкую кожу, влажные от пота ладони, отяжелевший живот, который при каждом шаге слегка подрагивал. Но это не имело значения.

– Тупое, неуклюжее, но… сойдёт, – пробормотал он, пробуя голос.

Он провёл рукой по лицу, задевая пухлые щёки, двойной подбородок, криво растущие волосы на макушке. Всё это казалось неестественным, но было его новым сосудом. Важным было лишь одно: он здесь, а этот мир даже не подозревает, кого только что принял в свои ряды.

Шаги привели его к тёмному перекрёстку, где притаился маленький киоск с шаурмой. Внутри, за жирным стеклом, стоял уличный продавец – худой, с покрасневшими глазами, в засаленной куртке. Его лицо напоминало замученного жизнью пса, которому в очередной раз не повезло с хозяином.

Зеркон остановился, разглядывая его.

– Чего надо? – буркнул продавец, не поднимая глаз от прилавка.

Он был уставшим, равнодушным, таким, каким становятся люди, привыкшие работать ночами ради копеек. Зеркон не ответил сразу. Он сделал шаг ближе, облокотился о стойку и пристально посмотрел в глаза этому несчастному человеку.

– Посмотри на меня, – сказал он, голосом, который был и мягким, и вязким, как патока.

Продавец поднял взгляд. В этот момент его лицо дёрнулось. Веки задрожали, зрачки расширились. Он внезапно затрясся, как будто сквозняк проник ему под кожу, охватив каждую мышцу.

– Что… – выдохнул он, но не смог договорить.

Его руки взметнулись к лицу, пальцы с силой впились в кожу, царапая, раздирая, забираясь глубже. Губы его искривились, из горла вырвался судорожный всхлип, переходящий в надрывный визг, а затем он начал выдавливать себе глаза.

Зеркон наблюдал с ленивым любопытством, как ногти продавца рвут веки, как пальцы, подчиняясь приказу, копаются в орбитах, оставляя на лице кровавые борозды. Вокруг всё ещё оставалась та же равнодушная Москва – проехало такси, за углом кто—то громко засмеялся, шелестела мусорная урна, в которую выкинули пустую бутылку.

Мир не замечал того, что происходило здесь, в пятнах бледного света.

Продавец захрипел. Его колени подогнулись, и он тяжело осел на грязный тротуар, продолжая судорожно копаться в том, что когда—то давало ему возможность видеть. Кровь хлюпала в его ладонях, на бортике киоска остались красные следы, но он всё ещё пытался, не мог не пытаться, не мог остановиться, пока всё не исчезнет.

Зеркон усмехнулся.

– Интересно, – произнёс он, словно оценивая проделанную работу.

Он выпрямился, потянулся, как будто размялся перед долгим и приятным вечером, и, не глядя на корчащегося на земле человека, медленно пошёл дальше.

Зеркон неспешно шагал по пустынному двору, наслаждаясь тишиной, прерываемой только далёкими звуками города. Асфальт блестел после дождя, на балконах старых пятиэтажек мерцали сигареты, где—то хлопнула дверь автомобиля, но всё это было незначительным шумом на фоне его мыслей. Он чувствовал себя уверенно в этом новом теле, несмотря на его ограниченность и нелепость. Сегодняшний вечер уже подарил ему несколько интересных развлечений, но кое—что было ещё недоделано.

Он открыл дверь квартиры и вошёл, не торопясь, словно осматривал владения. Ему не нужно было вспоминать маршрут – память тела подсказывала движения автоматически. Коридор встретил его знакомым запахом – смесью старого табака, дешёвого стирального порошка