Он осёкся, перевёл взгляд на Раймонда, который наблюдал за ним с непроницаемым выражением.

– Мы просто… – Симеон медленно опустил взгляд на стол, где всё ещё мерцала голографическая проекция отчётов. – Пустая оболочка. Без силы, без влияния.

Раймонд сжал кулаки и наклонился вперёд, опираясь локтями о стол.

– Это мы так считаем. Но мы не мертвы, пока мы ещё можем двигаться. Они хотят убрать нас? Отлично. Но это ещё не значит, что мы позволим им это сделать.

Аурелиус вскинул на него взгляд, в его глазах промелькнул лёгкий интерес.

– И что ты предлагаешь?

Раймонд выпрямился, его взгляд стал жёстче, холоднее.

– Мы возвращаем контроль. Любой ценой.

Симеон снова посмотрел на голографические экраны, его пальцы сжались вокруг запястья.

– Нам нужно знать, кто эта женщина. Нам нужно понять, что делает её столь важной, что Лифтаскар решил перешагнуть через нас.

Аурелиус задумчиво кивнул.

– И если мы не сможем её остановить?

Раймонд не ответил сразу. Он перевёл взгляд на гаснущую проекцию. Красные линии исчезающих точек словно осыпались прахом. Он сжал пальцы, заглушая ярость.

– Мы не позволим ей сесть на этот трон.

– Любой ценой.

Тишина снова наполнила зал, но теперь в ней было иное – не обречённость и не страх, а раскалённая решимость. Если Лифтаскар решил избавиться от них, они должны были сделать шаг первыми.

Глава 9

В глубине Москвы, там, где серые панельные коробки стоят плотными рядами, утопая в осеннем мареве выхлопов и мокрого бетона, в одной из тысяч одинаковых квартир жил Паша Коркин. Не жил даже, а существовал, тянул лямку, пуская своё никчёмное время сквозь пальцы, как песок из развалившегося пакета с кошачьим наполнителем. Его нельзя было назвать ярким человеком, и если бы в мире существовал рейтинг людей, о которых невозможно вспомнить после первого знакомства, он уверенно занимал бы в нём одно из лидирующих мест. Средний возраст, средний рост, средний доход – во всём держался на той едва заметной отметке, где начинается скука и заканчиваются мечты.

Тридцать два года, менеджер среднего звена в компании, которая торговала бытовой техникой. Упаковывал в кредит холодильники для таких же невыразительных лиц, как у него самого, впаривал пенсионерам "уникальные" скидки, добросовестно разыгрывал радость от пятитысячных премий. А в глубине души понимал: если завтра закроется его отдел или вся фирма сгорит дотла, вряд ли что—то в мире изменится. На его место возьмут другого такого же, который будет так же клацать мышкой, так же улыбаться клиентам, так же ссутулено сидеть в прокуренной курилке, обсуждая, какой начальник скотина.

Впрочем, с этим он был согласен – начальник и правда был скотина. Толстозадый тип, любивший вспоминать, как "сам начинал с продажника", и требовавший от сотрудников не "пересиживать на окладах". Паша его боялся. Даже не потому, что тот мог уволить, а потому, что он вообще боялся всех, кто говорил громче и напористее, чем он сам. Это было его проклятье – всю жизнь прогибаться под чужую волю.

Дома его ждал очередной повод держать голову опущенной. Жена, с которой он жил больше пяти лет, теперь смотрела на него, как на неизбежность – как на засаленный дверной коврик, который уже и выбросить пора, да жалко, привыкли. Ей надоел однообразный, механический секс, который уже давно не приносил ни удовольствия, ни эмоций.

Когда—то ей казалось, что можно научить его, направить, как—то разжечь в нём интерес. Но он не интересовался ничем – ни её желаниями, ни даже своими. Всё сводилось к стандартному ритуалу: сунул, вынул и пошёл, ничего там не нашёл. Она всегда говорила, что "можно было найти получше", но её лень в итоге победила. Ему же казалось, что он просто попался в старую, как мир, ловушку: сначала всё ради любви, а потом ради того, чтобы не делать резких движений.

Жизнь Паши Коркина напоминала комнатное растение в плохом офисе. Без света, без ухода, только полусухая земля в старом горшке. Разница была лишь в том, что цветок не знает, насколько он жалок, а Паша осознавал это каждую минуту. Он ненавидел себя – за бесхребетность, за постоянное желание кому—то угодить, за то, что в глубине души понимал: он не способен изменить свою жизнь.

Скорее всего, его существование так и продолжилось бы в унылой серости, если бы не несколько отдушин, которые позволяли ему ненадолго почувствовать себя свободным. Первой была выпивка – не запои, а ровно столько, чтобы в пятницу после работы провалиться в диван и не думать до утра. Второй – бордели, где он на час покупал иллюзию власти и интереса к себе. Девушки из этих мест видели таких, как он, десятками. Они научились делать вид, что клиент не мерзок им до рвотного позыва, но Паша и сам знал, что это всего лишь работа, и платил не за секс, а за молчаливое принятие.

Был ещё ТикТок. Он не снимал ролики, но часами залипал в бесконечную ленту видео, где кто—то красиво жил, кто—то устраивал скандалы, а кто—то просто ел странную еду под звук хрустящей корочки. Это успокаивало, позволяло ненадолго забыть, кто он и где. В этих коротких обрывках чужой жизни он находил утешение, которое не могли дать ни жена, ни работа, ни даже выпивка.

Так он и жил, изо дня в день, не ожидая от будущего ничего, кроме очередного скучного понедельника. Если бы кто—то сказал ему, что скоро всё изменится, он бы только усмехнулся. Изменения – это про других. Не про него.

В комнате царил полумрак, разбавленный лишь дрожащим светом ночника, который когда—то был куплен в IKEA под благовидным предлогом «для уюта». Он давно потерял свой первоначальный смысл и теперь освещал жизнь Паши Коркина так же уныло, как всё остальное в этом жилище.

Диван под ним предательски скрипел при каждом неловком движении, но хозяина это давно перестало волновать. Сейчас его тело беспомощно раскинулось, как выброшенный на берег тюлень: одна рука свисала с дивана, в другой он всё ещё сжимал пульт, а на его животе, как некий символ вечернего поражения, медленно растекался жирный отпечаток от пиццы.

Воздух в комнате словно стал плотнее, но Паша этого не заметил. Он только громко всхрапнул, переворачиваясь набок, отчего коробка с остатками еды соскользнула на пол, оставив за собой шлейф красного соуса. Где—то в глубине квартиры зашуршала мышь или таракан, но даже они не осмелились нарушить момент.

А