В каюте оказалось неожиданно чисто. Ее, захламленную и загаженную, как обычно у индусов, буквально выскребли, отмыли, даже окурили чем-то ароматным. То-то я смотрю, Муса в ней долго возился. Сквозь дырки от картечных пуль пробивались слабые лучи заходящего солнца, открывая расстеленную на полу большую белую скатерть, которую, как я знал, мой денщик всегда держал при себе.

— Сними сапоги, Питер-атаман, — не позволив мне спуститься с маленького трапа, приказала Лакшми.

— Слушаюсь, моя богиня, — усмехнулся я, усаживаясь на нижнюю ступеньку лестницы.

Мокрые ичиги с трудом слезали с ног. Лакшми опустилась на колени и помогла мне освободится от сапог. Это выглядело…по-библейски? Или эротично? Ждать не ужина, а ночи любви?

Она продолжала снимать с меня оружие и одежду. Как капусту, лист за листом, освобождала от шашки, кинжала, пояса, пропотевшего бешмета, тюрбана. Нательная рубаха, подштанники…

Голый, посмеиваясь от смущения, сразу покрывшись бисеринками пота из-за влажной духоты каюты, я вгляделся в ее лицо. Его озарила слабая улыбка.

— Ляг сюда, Питер-атаман. На живот, — не самым уверенным голосом попросила она, указав на большое белое пятно посередине комнаты.

На драгоценную скатерть Мусы⁈

Лакшми каким-то ловким движением освободилась от сари и предстала передо мной в костюме Евы. Не сказать, что я увидел что-то новое — по меньшей мере, верхнюю часть ее торса уже мог лицезреть в подробностях. Только замерший перед глазами темный треугольник кудрявых волос…

Я нырнул на скатерть, спасаясь от афронта — слишком откровенной вышла моя реакция.

Лакшми тихо, но победно засмеялась, как умеют смеяться женщины, чувствуя свою власть над мужчинами.

Я почувствовал, как ее тело соприкоснулось с моим. Ее жаркое дыхание охлаждало основание моей шеи. Абсурд? Нет! В удушливой атмосфере каюты, в ее застывшем кисельном воздухе любой дуновение — даже похожее на порыв иссушающего самума — казалось благом.

Разгоряченную спину слегка коснулись соски. Воображение моментально дорисовало ласкающее меня невидимое тело, и лопатки, выйдя из-под контроля, сами собой шевельнулись, вопрошая ласки.

Тщетно! Теперь пришел черед страдать, просить о пощаде бедрам. Их сжали жесткие колени тренированной наездницы, и тут же хватка ослабла — налитые груди Лакшми (я знал, чувствовал, верил, что это они) скользнули вдоль позвоночника снизу вверх, до напряженных плеч… И тут же устремились вниз — по закаменевшим мышцам спины, по вздыбленным ягодицам, по распластанным бедрам, по напряженным икрам… До беззащитных, торчащих вверх пяток…

Я застонал, не в силах сдержаться. Казалось немыслимым, что сейчас разорвется контакт, что это сложение двух тел, столь пленительное и чувственное, вдруг прервется…

Теплые, слегка прохладные ладони, упавшие на мой затылок, крепкие ноготки, вдруг вцепившиеся в кожу черепа, подсказали мне, что не все потеряно. Меня словно ударило молнией, электрический разряд прошелся по всему телу, заставив дергаться мизинцы стопы, тело выгнуло дугой. И тут же меня оседлали, горячее лоно вдавилось в поясницу, эта неистовая амазонка заставила меня снова вжаться в белое покрывало.

Она играла со мной, с моим телом, с моими любовными миражами, как опытный наездник укрощает не слишком строптивого жеребца. Да, я чаще сдавался, чем бузил, пораженный той мыслью, что писавшим великую книгу любви «Камасутру» эта девочка, наверное, читала лекции…

Я не помнил, как в нее вошел. В какой-то момент, доведенный до экстаза, был перевернут, утонул в ее синих глазах…

Упругое тело, накаченные ноги всадницы, ладони, сжимающие груди, как на древних сирийских статуях, негромкий вскрик, колыхнувший сгустившийся воздух, который уже невозможно протолкнуть в легкие… Медленно, тантрически — мы слились в одно целое… Вскрик…

Мой? Ее?..

Темп возрос.

Взрыв!

Я лопнул? Рассыпался на множество кусочков?

Поясницу сотрясал множественный спазм. Болезненный, неестественный, незнакомый. Чуть позже даже приятный, уже не животный, а отчасти контролируемый. Вызывающий позабытое чувство удовлетворенного самца.

Я лениво и сонно посмотрел на Лакшми, не желая ни шевелиться, ни произносить слова благодарности.

— Муса! — громко крикнула она, усевшаяся в моих ногах в позе пирамидки.

Я чуть не подскочил.

— Укройся, бесстыдница!

Лакшми задорно расхохоталась и ухватилась за край белоснежной скатерти, послужившей нам подстилкой. Пришлось приподняться на локтях и пятках. Красотка, выдернув ткань из-под меня, обернулась в нее как в чадру, оставив открытыми только глаза. От моего взгляда не укрылось красное пятно. Она была девушкой, девственицей, когда заманила меня на ложе! Не видел бы пятна — никогда не поверил…

Да кто ж ты такая⁈

В каюту вбежал Муса, и, видит Бог, я впервые увидел в его глазах желание услужить, но не мне!

— Скажи этому достойному оруженосцу, — распорядилась Лакшми, — что мне нужно ведро чистой воды, чтобы обмыть господина после любовных игр!

Я засмеялся и кое-как объяснил Тахтарову, что от него нужно моей «богине». Муса посмотрел на меня с укоризной!!!

И исчез выполнять приказание.

— Лакшми, ты бы чуть сбавила…

Девушка, лукаво улыбнувшись, скинула с себя скатерть и… ткнула пальцем в пятно крови на ней.

— Возьми меня в жены, Питер-атаман, — объявила она в приказном порядке.

От абсурдности происходящего меня пробило на смех. Захлебываясь, я попытался, как мог, объяснить Лакшми смысл фразы «секс — не повод для знакомства».

Она выслушала меня с доброй материнской улыбкой на устах, лишь укоризненно качая порой головой.

— Пьер! — обозвала меня Лакшми на французский манер. — Ты великолепный воин, но в гражданских делах понимаешь плохо

Я зарычал. Только дай ей волю, и она начнет меня еще и Пьеро называть, когда недовольна.

— Еще раз так ко мне обратишься, богиня, буду в ответ звать тебя Мальвиной!

Лакшми засмеялась серебряным смехом. Наклонилась ко мне и любовно провела рукой по мокрому от пота плечу.

— Мой неукротимый атаман… — она смаковала каждую букву моего титула. — Я вовсе не Мальвина из итальянских сказок. И я не дурочка, предлагающая себя удачливому военному вождю из наемников. И уж точно не бесприданница…

Девушка замолчала, опалив меня взглядом своих умопомрачительных глаз, как у Ходоков из «Игры престолов» — не просто ярко-синих, но пробирающих до печенок. Я сжался, чувствуя, что сейчас последует взрыв, который перевернет мой мир.

— И, конечно, Питер-атаман, я не