— Чтобы потом предложить уже готовую Сеть…

— Вот именно. И сумел выйти на серьезных хозяев. Ну — голова, что уж там говорить.

— А мы — две головы!

— Это ты про себя? — Пашутин иронически прищурился.

— Это я в общем, — скромно отговорился я. — Про всех.

Он шевельнул бровями, глотнул чаю. Признал:

— Ну, в целом верно, коли расщепили мы их, а его до самострела довели. Это, правда, досадно, и нам еще за это прилететь может…

Тут он оборвал себя, спохватившись, что приоткрыл ведомственные тайны.

— … да он и понимал, что ему при любых раскладках яма будет. Сперва, конечно, расколют до промежности. А потом кол осиновый. Образно говоря. Ну, а всю прочую Сеть мы взяли. Допускаю, что один-двое затихарились, да они уж никакой погоды не сделают. Да и выловим мы их за месяц-другой.

— Кто они?..

— Да в основном из обслуги, но были и энэсы. И чисто научную информацию они уже стали качать. Ловко он их ловил, п-подлюга!

— За бабки?

— В основном. Но идейные тоже есть! Впрочем, у них это одно другому не помеха. Идея — хорошо, а идея плюс лавэ еще лучше.

— Так-то оно так… А что за история с шофером Савельевым?

— А здесь я до самого донышка еще не добрался, хотя в общих чертах картина обозначилась. Этого самого Савельева Рыбин вербанул, платил, а тому стало мало. Начал шантажировать. Ну и получил яд… то есть, это и ядом не назовешь, нечто вроде снотворного, что ли. Впрочем, зависит от дозы. Тогда следствие до этого не докопалось, но я уверен. Хотя неизвестно, получится ли доказать. Может, и нет. И никогда не узнаем. А мое мнение: Пашке этому пообещали повысить гонорары и как-то подсунули зелье. В чай, в компот, да мало ли куда. Действует оно постепенно. Так что уже на трассе парень вырубился — и в кювет.

— Но мог бы ведь и жив остаться?

— Мог. Вероятность невелика, но мог. Так что ж поделаешь? Риск — часть шпионской профессии.

— Но он погиб, — задумчиво продолжил я, — и все осталось шито-крыто…

— До поры-до времени, — уточнил Пашутин.

— Да. А Кленов? С ним примерно то же?

— Этот, надеюсь, не предатель. Хотя подъезжали к нему наверняка с теми же припевками. Это у них неплохо было построено: так, что и не придерешься — да я ж просто пошутил, да и все! Правда, за такую шутку можно было бы из «семерки» и вылететь, но это не так уж и страшно, в конце концов. И опять же, кто не рискует…

Он не договорил. Я понимающе покивал, соображая, что с Кленовым, должно быть получилось не совсем гладко, и имитацию самоубийства в пруду пришлось делать не от хорошей жизни, если так можно сказать. И этот случай, должно быть, стал последней каплей, выведшей работу чекистов из скрытой фазы в прямую.

— Так? — спросил я и получил утвердительный ответ с незначительными дополнениями. И кажется, начал догадываться еще о некоторых хитростях оперативной разработки.

— Скажите, а вы ведь знали о том, что мы начали самодеятельное расследование? — спросил я, на что собеседник лишь усмехнулся.

А когда сказал:

— Стало быть, глаза и уши везде? — то он усмехнулся еще загадочнее. И тогда я спросил:

— А почему сделали вид, что не замечаете? Хотя, наверное, вели нас?

— Вели, конечно, — спокойно подтвердил он. — А почему скрытно? Да в общем-то, это нам было выгодно. Пусть бы они, заразы, думали, что на них какие-то энтузиасты вышли и ведут самодельное следствие… А настоящее-то следствие кто ведет?

— Знатоки.

— Вот так оно и есть.

Вопросы сразу построились в моей голове в логический ряд.

— Хорошо. Тогда вопрос. Или нет, не вопрос! Скорее, предположение. Сопоставив кое-какие факты, вспомнив случай с Савельевым, Кондратьев пришел к мысли, что и с Кленовым тоже поработал его старый дружок…

— Да. Но не только это. Кондратьев мне сам рассказал: несколько странных, тревожных случаев он припомнил, и везде рядом оказывался Рыбин. Как-то так тихо, незаметно, но если вдуматься — рядом!

— Ты смотри-ка! — я мотнул головой. — Вдумался? Вот уж не знаешь, где таится алмаз! Ипполит Семенович — такой смешной чудак, ему вроде бы только в цирке народ смешить, а он, ты смотри-ка! Аналитик.

— О-о, брат! Интересный субъект. Мы же недаром его подозревать стали. Так, думаем, прикидывается старый черт шутом гороховым. То есть, пожалуй, у него есть это, покривляться малость. Но это уж так, школа жизни. Тоже ведь его судьба потерла. Якобы умному лучше не умничать, а придуриваться.

— Я с этим не соглашусь, — сказал я вежливо, но твердо.

— Тут, брат, диалектика, — усмехнулся Пашутин. — По ситуации. Когда как. А насчет Рыбина — он, Кондратьев-то, в грудь себя бьет: я, говорит, сперва поверить в это не мог, а лучше сказать, не хотел. Прямо все в душе сопротивлялось, не хотел верить в это! Говорит: как вспомню прошлое, сколько лет пройдено бок о бок… В общем, понять можно. Но логика и факты, они сильнее душевных волнений, хоть ты тресни.

Да уж — подумал я. И сам ответил на вопрос, почему Рыбин не стал устранять Ипполита Семеновича. Что, впрочем, и раньше понятно было: это было бы чересчур. Потому было принять рискованное решение, показавшееся главе Сети лучшим из худших: запугать отца с дочерью, смертельно боявшихся потерять друг друга. Дескать, этот страх сделал бы их сговорчивыми и послушными.

Обдумав все это, я сказал:

— Слушайте, а этот Рыбин-Губин… Он же умная сволочь. Он же прикидывал, наверное, что вокруг него тучи сгущаются! А?

— Конечно! И пути отхода намечал. Но не успел. Мы оказались быстрее.

— И мы тоже, — не забыл я свои пять копеек.

Пашутин посмотрел на меня столь проницательно-загадочно, что я тоже с загадкой улыбнулся в ответ:

— Я так понимаю, что наш разговор будет иметь продолжение в недалеком времени?

— Поживем-увидим, — был ответ.

Чай к этому моменту был почти выпит.