Когда первый шум стих, я откашлялся, привлекая внимание. Все снова посмотрели на меня, и в этой тишине я услышал собственное громкое сердцебиение.

— Конунг Бьёрн, — начал я. — Когда-то, на этом же месте, у этого же очага, ты поставил мне условие. Стать бондом. Обустроить свою землю так, чтобы она кормила и защищала. Прославиться так, чтобы мое имя не резало слух. Я выполнил все. Я стал бондом. Я построил хутор, который… который кормил не только меня, но и моих друзей. Я заключил союз с Альфборгом, что укрепит теперь нашу общую мощь перед лицом врага. Я прошу у тебя того, о чем мы договаривались. Прошу руки твоей племянницы, Астрид. Здесь, перед лицом богов и всего твоего народа!

Тишина в зале сгустилась до белого шума. Потрескивание факелов и вой осеннего ветра за стенами тщетно пытались ее нарушить.

Бьёрн очень медленно повернул ко мне голову. В его мудрых глазах я увидел какую-то странную неподъемную грусть и тяжесть принятого решения. Мне сразу не понравился этот взгляд…

— Рюрик, — сказал он тихо. — Ты действительно сделал больше, чем я мог ожидать от любого другого мужчины. Ты стал не просто вольным бондом, ты стал ценным воином и мудрым советником. Но я не могу дать тебе согласие. Не сейчас.

По залу прошелестел сдавленный изумленный вздох. Астрид резко выпрямилась на своем месте, ее лицо побелело, как свежевыпавший снег, а в глазах вспыхнул огонь.

— Почему? — вырвалось у меня, и я почувствовал, как горячая кровь ударила в виски. — Я выполнил все условия!

— Потому что Ульф, сын Сигурда, еще не вернулся из своего похода, — голос Бьёрна стал тверже, в нем зазвенела сталь власти. — Он — одна из сторон нашего… недавнего спора. Я не могу принять такое решение, не выслушав его, не дав ему слова. Я — конунг, а не деревенский старейшина, решающий ссоры на тинге. Я должен думать о мире между своими хёвдингами. Позже. Я обязательно обдумаю твое предложение. Когда Ульф вернется.

— Позже? — взорвалась Астрид, вскакивая с места. Ее голос клинком резанул дымный воздух. — Я не вещь, не лот на торгах, который можно отложить до лучших времен! Я — свободная женщина, дочь великого рода! И по древнему праву моих предков, праву, которое чтили еще деды наших дедов, я сама выбираю, кому быть моим суженым! Мой выбор сделан! Мой выбор — Рюрик! Я никогда, слышишь, НИКОГДА не выйду за Ульфа! Вы можете запереть меня в горнице, но вы не можете запереть мое сердце!

— Замолчи, девчонка! Довольно! — свирепо сказал Бьёрн, но было поздно.

Ее слова, как факел, упали в бочку с маслом.

— Уведите ее в покои, — приказал он своим дружинникам. — И заприте. Пусть остынет и вспомнит, что такое долг и уважение к старшим!

Рослые бородатые хускарлы стремительно направились к МОЕЙ Астрид. В этот миг во мне что-то щелкнуло. Струна лопнула. Плотина рухнула. Последняя капля ударилась оземь.

Все эти месяцы унижений, борьбы, крови, потерь — все это было для нее. Для этого мига, для этого права стоять рядом с ней. И сейчас это право у меня отнимали силой, прикрываясь грязной политикой.

Я встал, и скамья с грохотом отъехала назад, опрокинувшись на пол.

— Стойте, — сказал я, и в моем голосе зазвенела та самая сталь, что была в голосе Бьёрна.

Дружинники замедлили шаг. Они плотоядно и насмешливо ухмылялись, глядя на меня. Они были на голову выше, вдвое шире в плечах, закаленные в десятках боев. Я был для них выскочкой, ученым трэллом, возомнившим о себе невесть что.

— Не мешай им исполнять приказ, Рюрик, — предупредил Бьёрн, и в его тоне прозвучала опасная нотка. — Не усугубляй.

Но я уже не слушал. Моя рука сама потянулась к рукояти клинка. Лезвие с низким, шелестящим звуком вышло из ножен и холодно, смертельно блеснуло в отсветах огня. В зале ахнули, кто-то вскрикнул. Женщины отшатнулись.

— Тронешь ее — и умрешь, — тихо, но абсолютно четко произнес я, глядя в глаза ближайшему дружиннику.

Эйвинд, не говоря ни слова, без тени сомнения встал рядом со мной и обнажил свой боевой топор. Его простое и улыбчивое лицо вмиг сменилось маской хладнокровного воина.

Бьёрн медленно поднялся из своего кресла. Подлокотники заскрипели. Он был огромен, как гора. Его тень накрыла меня с головой, а запах кожи, пота и власти ударил в ноздри.

— Опусти клинок, Рюрик, — пророкотал он. — Сейчас же. Ты, видно, перебрал с медом. От усталости и пережитых битв голова пошла кругом. Я это понимаю. Поэтому прощаю тебя… Прощаю эту глупость. Но только один раз.

Я заглянул ему в глаза, но не обнаружил там ярости или возмущения. В них призраком пряталась почти отцовская мольба, мол: «Не дури, парень. Не ломай все из-за гордости. Не рушь хрупкое равновесие. Ты мне еще нужен. Ты нам всем нужен!»

Сердце упало бездну. Я понимал цену этого спектакля, этой публичной порки. Но это знание не делало боль в груди менее острой, не гасило унижение. Мой верный меч сейчас казался мне невероятно тяжелым, словно был выкован из свинца. Секунда растянулась в целую вечность. Затем я, спрятав свою ярость поглубже, с силой воткнул клинок в стол. Лезвие с глухим стуком вошло в твердое дерево и задрожало…

Астрид взглянула на меня. Ее глаза блестели в отсветах факелов, но на губах играла грустная и невероятно нежная улыбка.

— Все хорошо, Рюрик, — прошептала она. — Все будет хорошо. Я верю в это.

Я хотел сказать ей что-нибудь обнадеживающее, что-нибудь ласковое… Но не успел.

Гордо вскинув подбородок, девушка повернулась и пошла к выходу, опережая дружинников. Ее рыжая коса, как знамя, мелькнула в дверном проеме и исчезла.

Пир был безнадежно испорчен. Во всяком случае — для меня.

Когда последние гости разошлись по домам, ко мне приблизился один из старших хускарлов Бьёрна, тот самый, что отводил Астрид в ее импровизированный острог.

— Конунг зовет тебя.

Я молча кивнул, чувствуя пустоту и выгорание. Я последовал за ним по темным коридорам ярлова дома. Мы вошли в небольшую, но основательную горницу, служившую Бьёрну и кабинетом, и спальней, и последним убежищем. Он сидел за массивным столом, на котором была расстелена