Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 70

Третью бумагу Степа читал уже без всякого удивления. Это был приказ «О принятии мер по проекту „Мономах“. Мелькнули знакомые имена: Богораз, Ирман, Берг… Приказ издал заместитель Троцкого товарищ Склянский…

Степа внимательно перечитал документы, поставил подпись о том, что ознакомился и обязуется хранить все прочитанное в полнейшей тайне, и молча отдал папку Венцлаву. Тот запер ее в сейфе и поинтересовался имеются ли у товарища Косухина вопросы.

Вопросы были. Пусть все это правда, пусть Шекар-Гомп – научный центр, а беднягу Федю Княжко оживили какой-то специальной жидкостью, но оставался еще сам Венцлав. По сравнению с прочим это была мелочь, пустяки, но этих пустяков хватало для сомнений. Спрашивать Степа ничего не стал. Главное ясно: товарищи в ЦК знают обо всем или почти обо всем. Его ознакомили с документами величайшей секретности и обязали молчать. Как член партии, Косухин обязан подчиниться. Да и что теперь он мог рассказать? О Венцлаве? О чернолицем Анубиса? Или о старике в пещере у Челкеля? Это сочтут бредом.

Венцлав не торопил. Увидев, что Степа ни о чем не спрашивает, удовлетворенно кивнул и заметил, что вопрос можно считать исчерпанным. «Вопрос», как пояснил краснолицый, состоял в том, что «товарищи из ЦК» сочли возможным закрыть глаза на поведение представителя Сиббюро, вызванное молодостью, отсутствием опыта и политической наивностью. От Степы отныне требовалось молчание – и выполнение дальнейших приказов партии…

Было горько и стыдно. Он спешил через полмира, чтобы раскрыть страшный заговор, а выяснилось, что все прекрасно известно и без него. Он наделал ошибок, и его простили, как нашкодившего щенка…

Венцлав напоследок заметил, что им, вероятно, еще придется встретиться. Косухин насторожился, но голос командира 305-го был самым обычным и ничего не выражал, кроме уверенности, что двум красным командирам неизбежно выйдет встреча где-нибудь на одном из фронтов…

Вслед за этим наступили будни. Косухин сделал доклад в Сиббюро, выслушал поздравления, получил обратно свой партийный билет и орден и тут же был направлен на Южный фронт. Стойкому большевику товарищу Косухину, геройски проявившему себя при освобождении Сибири от белых гадов, поручалось командование только что сформированным 256-м полком.

Южный фронт Степа прошел без единой царапины. Его другу-приятелю Кольке Лунину повезло меньше. Не успел он со своей Стальной имени Баварского пролетариата дивизии прибыть с Польского фронта, как его скосил тиф, и молодого комиссара отправили в Столицу – лечиться. Степа увидел Лунина только в декабре, когда он прибыл по вызову ЦК на расширенный пленум по военным вопросам.

Разгоряченный крымской победой Косухин был уверен, что речь пойдет о новом походе в Европу, раз уж товарищу Тухачевскому не повезло под Варшавой. Среди молодых командиров ходили слухи о мартовском наступлении, которое должно окончиться то ли в Берлине, то ли в Париже. Но у Красной армии хватало дел дома. Хотя от тайги до Британских морей она разбила лютую гидру контрреволюции, враги упорно не сдавались, словно ослепли и лишились разума.

Правда, стойкий большевик Степа был несколько смущен. Враги теперь были какие-то не те. Он и раньше не встречал среди белой сволочи толстопузых капиталистов и помещиков-крепостников. Попадались в основном мобилизованные и, естественно, дураки-интеллигенты, вроде начитавшегося книжек Славки Арцеулова. Таких становилось даже жалко, особенно после Перекопа и того, что устроил Юра Пятаков со сдавшимися офицерами. Но на совещании речь шла о другом. Несознательное крестьянство собиралось в банды, тревожные вести шли из Таврии, где Махно объявил мобилизацию, из Западной Сибири, недавно освобожденной и снова отпавшей, и даже из Тамбова, откуда рукой подать до Красной Столицы. Но страшнее всего, что забузили рабочие. Этого Косухин никак не ожидал. Как мог пролетариат, который и начал революцию, проявлять такую крайнюю несознательность, бастовать и даже требовать многопартийных советов? Это казалось Степе самым страшным, но в марте он понял, что возможны вещи пострашнее: восстал Балтийский флот.

Косухин воевал не первый год и не поверил в белогвардейские козни и предателей-спецов, которые, якобы, заварили кашу в Кронштадте. Дело было проще: братва-клешники не могли дождаться демобилизации и начали шуметь. Но почему они требовали не отпустить их по домам, а отменить продразверстку и разогнать оплот революции – ВЧК? Куда занесло тех, кто брал Зимний и атаковал «кадетов» в полный рост?

Рассуждать было поздно. «Братишки» под красным флагом становились страшнее Деникина, и Степа без колебаний ступил на мартовский лед. Но на душе было холодно: революционный праздник окончился. Начиналось что-то новое, непонятное – и страшное…

Теперь можно было отдохнуть. Правда, госпитальный паек оказался жидок, но пролетариат революционного Петрограда не поскупился для раненых командиров. Степа не только наелся селедки, но и попробовал совершенно буржуйского вида плоды под названием «апельсины». Рана быстро заживала, и уже на третий день ему стало скучно. Несмотря на протесты врачей, Косухин стал вставать с койки и бродить по госпиталю, беседуя с братвой и перечитывая газеты. «Правда» сообщала об отмене продразверстки, а «Известия» – о мире с поляками. И то и другое подтверждало: маховик мировой революции отчего-то стал работать с перебоями, и ожидались большие перемены…

На пятый день, когда Косухин уже подумывал о том, чтобы попросту сбежать, в госпитале внезапно настала суета. Отовсюду набежал перепуганный персонал, вдоль дверей выстроились крепкие ребята в кожаных куртках, откуда-то появились вазы с цветами и даже чудом уцелевший ковер. Степа не успел даже удивиться – двери палаты растворились, охранники в куртках застыли, словно каменные, и появился Лев Революции, товарищ Троцкий. На нем была такая же кожаная куртка, короткая бородка вызывающе торчала вперед, а на носу сверкали известные всей стране очки в простой железной оправе.

Троцкий холодно, властно поднял руку, отчеканив: «Здравствуйте, товарищи командиры!» – и начал быстро обходить палату. С тем же невозмутимым, надчеловеческим спокойствием он здоровался с ранеными, осведомлялся о здоровье и поздравлял с победой.

Возле койки Косухина он задержался чуть дольше. Ледяные стекла очков блеснули. Лев Революции улыбнулся, пожал Степе руку и кивнул адъютанту. Секунда – и на ладони Косухина оказалась небольшая бордовая коробочка. Очки вновь блеснули, железный голос отчеканил:

– Революция гордится вами, товарищ Косухин! Поздравляю!

Следовало отвечать. Впрочем, особых вариантов не было:

– Служу мировому пролетариату, товарищ Председатель Реввоенсовета!

Внезапно холодная маска исчезла. Улыбка на какой-то миг стала похожа на нормальную, человеческую:

– Выздоравливайте, Степан Иванович. Очень рад, что вы живы!

Новое рукопожатие – и Красный Лев уже разговаривал со Степиным соседом. Косухин раскрыл коробочку: на белом шелке тускло блеснул металл. Орден Боевого Красного Знамени РСФСР – уже второй…

Конечно, о том, чтобы побеседовать с Председателем Реввоенсовета, и речи быть не могло. Лев Революции спешил, как всегда загруженный невероятной массой забот. В последний раз они встречались в перерыве съезда, когда Косухин был среди тех, кто яростно защищал Троцкого от нападок всякой штатской мелочи – Сокольникова, Коллонтай и прочих, пороха не нюхавших. Тогда Троцкий не казался каменной статуей – он весело шутил, вспоминал 19-й год и даже припомнил, как вручал Степе орден за бои против Каппеля. В тот день Косухина то и дело тянуло спросить Льва Революции о Шекар-Гомпе: знал ли он, какую бумагу подписывает. Но железная партийная дисциплина сдерживала. Степан обещал молчать – и он не скажет ни слова, даже если того потребует нечто более важное, чем устав РКП(б)…

Ордена кроме Степы получили еще трое – Революция не жалела наград героям Кронштадта. Странно, но орден оставил Косухина равнодушным. Он не заслужил. И не только потому, что ткнулся носом в холодный лед даже не увидев ни одного мятежника. За такое не полагались ордена: кронштадтцев нужно было уничтожить, и славы в этом не было никакой. Красные шли против красных – это не подвиг. Боевое Красное Знамя тут явно лишнее…

Троцкий исчез так же внезапно, как и появился. Следом за ним испарились ковер, вазы с цветами и «кожаная» охрана. Оцепенение прошло, молодые командиры зашумели, откуда-то вынырнула бутылка спирта, и от орденоносцев стали требовать немедленного обмытия наград – дабы блистали и лучше носились…

Степа попросту сбежал. Он захватил кисет с махоркой и пристроился на «черной» лестнице, подальше от гудящих возбуждением палат. Не то, чтобы очень хотелось курить, но здесь можно не тратить силы на ненужные улыбки и разговоры. Косухин аккуратно свернул «козью ногу» и стал бездумно глядеть в темный колодец двора за окном…

Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 70