Я бы не прочь отправиться рейсовым пароходом. В каюте первого класса. Занять две, три каюты, хоть пять — всё дешевле, чем круглогодично содержать это громаду. Две громады — есть ведь и «Штандарт». Две с половиной, с учётом «Александрии». Но мою идею отвергли сразу. Невместно цесаревичу путешествовать на обычном пароходе. Дискредитация монархии, умаление престижа России! Эти фразы, как заезженная граммофонная пластинка, звучат в ушах с тех пор, как я очнулся в этом теле — теле, которое ещё не знает, что его хозяин станет мучеником в подвале Ипатьевского дома. Нет, не станет. Иногда ловлю себя на том, что глажу грудь мундира — нет ли пулевых отверстий? Нет, пока ещё цел. Пока ещё…

И конспирация, конечно. Кто-нибудь из пассажиров или команды меня бы непременно узнал — я если не знаменит, то известен наверное. Это милое детское лицо, повторенное на тысячах открыток, в десятках карикатур в Punch — «Русский наследник, или Гамлет на льду»… О, да я стал персонажем ещё до того, как успел что-либо совершить! Судьба иронична: пытаясь изменить историю, постоянно натыкаешься на собственные карикатурные двойники в газетах.

За иллюминатором внезапно брызнул солнечный луч — редкий гость в этом сером дне. Луч скользнул по корешкам книг, задержался на золотом тиснении: «The Mutiny…». Мятеж… Интересно, как разрешится мой собственный мятеж против неумолимого потока времени?

— Ваше Императорское Высочество, к вам Коля! — торжественно объявил Михайло Васильич.

— Проси.

Да, ещё один участник поездки, Коля, сын доктора Деревенко. Товарищ для меня.

— Доброе утро, mon prince! — робко сказал Коля, заходя в каюту.

— Добро пожаловать, виконт! В новой форме вы выглядите просто блестяще!

Коля зарделся и скосил глаза на ростовое зеркало.

Новая форма была не совсем новой. Вчера мне подарили именно новую, а куда деть прежнюю, из которой я уже вырос? Вот я и отдал Коле — морскую, Гвардейского экипажа, и сухопутную, Лейб-гвардии казачьего полка. Как Иван Грозный, жалующий отличившемуся боярину шубу с царского плеча. Многие ребята мечтают о такой форме, но она им недоступна. Дело не в деньгах, Владимир Николаевич, папа Коли, отнюдь не беден, просто никто не имеет права носить военный мундир, не имея на то основания. Время такое — у всех своя форма. У гимназистов, у телеграфистов, у пожарных. А военная форма — всем формам форма! Честь мундира! Но подарок цесаревича — прекрасное основание. Скажет, к примеру, городовому: дяденька, это подарок цесаревича Алексея — и городовой в лепёшку разобьется, стараясь угодить Коле. Да и мундир почти неношен, надевал я его от силы раз пять или шесть, парадный-то. Но я расту, Коля растет. Вырастаем из старых мундиров. Коля на два года меня младше, а по виду — на год, так что мундир Гвардейского экипажа пришелся ему в пору. Кому он его передаст? Возможно, своему сыну. Сейчас к одежде отношение бережное. Материя прекрасная, сродни тому аглицкому сукну, из которого пошил мундир лейтенант Жевакин. Хватит на тридцать лет.

— Mon prince, а кто такой виконт?

— Де Бражелон.

— Кто? — Коля явно не читал Дюма. Восемь лет Коле, рано. Да и я не читал, здесь. А там, в двадцатом веке, читал. Сокращенный вариант, в триста страниц.

— Молодой знатный дворянин. Титулованный.

— Я не дворянин, — потупился Коля.

— Если наша командировка окончится успешно, Владимир Николаевич станет действительным статским советником, что дает право на потомственное дворянство. И ты, Коля, тоже станешь потомственным дворянином. Ну, а виконтом — это позже. Я обещаю.

Коля просиял. Мало того, что красивый мундир подарили, так еще и потомственным дворянином скоро станет!

Я стал рядом с Колей. В зеркале мы, одетые одинаково, казались почти близнецами. Я чуть побольше, но не так, чтобы очень заметно.

— Что ж, виконт, пройдёмте в салон.

И мы прошли. Гришка и Мишка неслышными тенями сопровождали нас.

«Полярная Звезда» — это дворец на воде. Не слишком большой, но и не маленький. Роскошный — хотя сравнивать мне не с чем, в чужих дворцах не бывал.

Салон, она же малая гостиная — умеренно просторное помещение. Кресла, диваны, книжные шкафы, столы. Большие иллюминаторы с прекрасным обзором. Картины — малые голландцы.

В салоне — никого. Да и кому тут быть? Гостей на борту нет, экипаж может появляться лишь по служебной надобности, прислуга убирает в назначенное время. Сейчас и убирать-то нечего.

В иллюминаторе та же Балтика. Солнце спряталось, вернулись дождь, свинцовое небо, свинцовое море.

Газеты на столике вчерашние. Откуда быть свежим, в море-то?

Я полистал и вчерашние. Австрия приближается к Белграду, сербские войска мужественно обороняются, нанося наступающим огромный ущерб. Британские круги выражают недоумение по поводу отсутствия реакции России. В Париже продемонстрирована новая модель промышленного автомобиля, способного перемещать до двухсот пудов груза со скоростью до сорока верст в час. И поздравления в адрес Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича и Великого князя Алексея Николаевича. Многая лета, многая лета, многая лета!

Глава 18

8 августа 1914 года, пятница

Вержболово

— Это — орден Чёрного Орла, — сказал я Коле, медленно поворачивая в пальцах тяжёлую серебряную звезду, усыпанную бриллиантами.

— Красивый, — Коля не сводил глаз с награды, и в его голосе прозвучало что-то, отдалённо напоминающее благоговение.

— Да, красивый, — согласился я, ощущая холодный металл. — Но не завидуй.

— Я не завидую, — потупился Коля, но я знал его слишком хорошо.

— У монархов — королей, императоров, султанов, — заведено: награждать друг друга орденами. Памятный подарок. Я получил орден не за подвиг, вообще не за личные заслуги, а потому, что цесаревич. Примирись с этим, и успокойся.

Он молчал, но я видел, как его пальцы сжимаются в кулаки, как в глазах мелькает та самая тень, которая бывает у людей, понимающих, что они никогда не получат того, что дано другим просто по праву рождения.

— Я не завидую, — повторил Коля, но на этот раз его голос дрогнул. — Совсем. То есть нет, немножко завидую, но по-хорошему, потому что… ну, ты понимаешь.

— Понимаю, виконт, понимаю.

Коля вдруг спросил:

— А ты его когда-нибудь наденешь?

— Непременно. На первом же официальном приёме. Пусть видят: русский и прусский — братья навек!

— А если… — он запнулся, — если тебе скажут, что ты не имеешь права его носить?

Я рассмеялся.

— Кто скажет?