– Валюшка, спасение пришло! Спасение! Брателло нашёлся! Брателло в теле, Валюша!

И прежде, чем Валентина успела как следует испугаться собственного безумия, её рот сам собой раскрылся и громогласно, с каким—то неприличным воодушевлением выкрикнул в сторону светящегося Павла:

– Брателло, где ты так долго пропадал?! Ждал, когда меня в утиль спишут?!

Эта фраза, вылетевшая неожиданно даже для самой Валентины, повисла в комнате, как праздничный транспарант на похоронах.

Павел—Кляп, не моргнув глазом, кивнул с таким величием, словно именно этого вопроса ожидал всю вечность, а затем, излучая неподдельное братское ликование, с ленцой, достойной богов вселенской пошлости, протянул в ответ:

– Да ждал я, конечно, Кляпа! Ждал, когда тебя доведут до кондиции, чтобы можно было забрать не просто испуганный пакет нервов, а полноценную горячую штучку с умением визжать на весь сектор! Теперь хоть в парад по планете вези – будешь самой звонкой бабой колонии, а я с тобой на руках как старший брат, гордый до соплей и похабства!

Жука замерла, как испорченный андроид на последней стадии системного сбоя. В её взгляде смешались недоверие, административный ужас и что—то очень отдалённо похожее на искреннее потрясение.

Валентина стиснула зубы, чувствуя, как внутри поднимается истерический смех, который угрожает сорваться с губ и превратить всё это официальное безумие в нечто настолько нелепое, что даже занавеска у окна, казалось, шевельнулась от смеха.

Павел—Кляп, поймав паузу после своего торжественного признания и братского приветствия, важно вскинул голову и, не сбавляя абсурдного пафоса, произнёс тоном человека, ведущего экскурсию по самым мрачным уголкам собственного жизненного пути:

– Поясняю для особо впечатлительных. Павел Игоревич, классный руководитель младшей сестры Валентины, трагически погиб под колёсами маршрутки, совершая героическую попытку спасти упавший дневник с двойкой. Событие печальное, скорбное и крайне неудобное для школьного расписания. Не теряя ни секунды, я, как ответственный колониальный сотрудник, провёл экстренное вселение в освободившееся тело. Без согласования, но с соблюдением всех внутренних протоколов нашего департамента.

Он произнёс это так буднично, словно рассказывал о покупке дешёвых огурцов на распродаже: быстро, ловко и без возврата товара.

Жука слегка дёрнулась, как робомониторинг на заводе после удара гаечным ключом. Её металлический взгляд блуждал между Павлом и Валентиной, будто система, отвечающая за логическое мышление, начала дымиться и просить об отключении.

Павел—Кляп, не обращая внимания на её перегрев, шагнул ближе, всё ещё сияя, как добросовестный люминесцентный покемон.

– Следил за тобой давно, Валюшка, – сообщил он с такой нежной интонацией, что даже облупленные стены вокруг них будто смущённо покраснели. – Все твои отчаянные попытки жить по—человечески, все твои метания между фикусами, офисными кошмарами и твоим фееричным побегом из санатория – всё это транслировалось у нас в прямом эфире.

Он вдохновенно взмахнул рукой, как дирижёр, собирающий оркестр абсурда в финальный аккорд.

– Межгалактические соцсети валялись у твоих ног, Валюша! Мемы с твоим лицом приносили нам такие рейтинги, что планета Кляпы наконец поднялась с двадцать третьего места до двадцатого в списке самых весёлых планет сектора!

Валентина, застывшая посреди комнаты в положении застенчивого гнома, хлопала ресницами так часто, что в воздухе создавались лёгкие завихрения. В голове не умещалось: где она – и где межгалактический хит—парад. Но Павел—Кляп, судя по его сияющему лицу, считал это самым романтичным признанием за всю историю Вселенной.

Он на мгновение замер, словно собираясь с мыслями, а потом, потупив взгляд куда—то в пол, вдруг неожиданно для всех – а главное, для себя – заговорил совсем другим голосом, тёплым, живым, чуть дрожащим:

– Я… я тогда и влюбился, Валюша. Не как положено по нашим инструкциям, не как колониальный куратор в объект мониторинга, а совсем по—земному. По—глупому, но по—настоящему. Я смотрел, как ты бьёшься в этой чёртовой жизни, как ты изо всех сил цепляешься за нормальность в мире, где нормальности уже не осталось, и понял – всё, пропал. Безнадёжно. Ты для меня стала чем—то вроде маяка в этом бесконечном идиотизме Вселенной. Не идеальной. Не отфотошопленной. Настоящей. Такой, какой я всю жизнь мечтал кого—то полюбить. Со всеми твоими страхами, глупостями, прыжками в шкаф и руганью на кофемашины.

Павел улыбнулся как—то действительно глупо, по—щенячьи, и добавил:

– Так что, Валюшка, если уж суждено было вселиться в кого—то ради великого чувства, то только в того, кто мог бы потом стоять перед тобой вот так, светясь, как новогодний идиот, и рассказывать тебе об этом без капли стыда.

Он наклонился ближе, почти шёпотом, но так, чтобы даже мёртвая герань в вазочке могла всё услышать:

– А сегодня, Валюшка… Сегодня наконец настал день великого торжества. Миссия, над которой корпели лучшие умы планеты Кляпы, завершилась. Сегодня ты… – он сделал многозначительную паузу, отчего старая люстра сдавленно вздохнула в пыльной истерике, – зачала потомка!

Валентина широко распахнула глаза, в которых одновременно поселились ужас, обида и такое безысходное непонимание, что любой преподаватель биологии расплакался бы, бросив свой журнал в мусорную корзину.

Дрожащей рукой она вцепилась в свой живот, словно тот мог немедленно выдать ей справку о состоянии текущего абсурда. Глаза метались в поисках хоть какого—то доказательства происходящего, хоть какой—то щелочки нормальности, через которую можно было бы сбежать обратно в унылую реальность.

Губы Валентины дрожали, дыхание перехватывало от слов, которые так и не решались сложиться в вопросы. Наконец, она, с той осторожностью, с какой глухарь пробует на язык подозрительную ягоду, шёпотом, на грани слышимости, выдохнула:

– Как… это вообще возможно?.

Внутри головы, где до этого только изредка попискивала Кляпа, раздался долгий, смачный виртуальный вздох. И следом – тяжёлый, театральный стон, полный той обречённой усталости, какой обычно дышат преподаватели вечерней школы:

– Ну ты и темнота, Валя! Честное кляповское слово, с тобой надо начинать не с объяснений, а с фундаментального курса «Биология для самых тупеньких». С картинками. И шутками. И видеоинструкцией.

Валентина только сильнее вцепилась в край ночной рубашки, не решаясь спросить, что за «видеоинструкцию» имела в виду Кляпа.

А Павел—Кляп, сияющий, вдохновенный, смотрел на неё так, будто прямо сейчас собирался вручить медаль «За доблестную зачатию в особо тяжёлых условиях».

Но вдруг он, на секунду позволив себе нежную улыбку в сторону Валентины, тут же сменил выражение лица на суровое и безапелляционное, будто только что вспомнил, что он тут, между прочим, большая шишка с межпланетными полномочиями. Его лицо вытянулось, осанка стала безупречной, в голосе появился тот самый интонационный металл, которым на родных планетах обычно объявляют начало масштабной чистки кадров.

– Согласно пункту девять тысяч семьдесят шесть Кодекса межпланетного кураторства, – начал он тоном