Этот стон был не просто звуком – он был песней их тел, песней освобождения, песней любви, родившейся из их боли и страха, и потому ставшей ещё более настоящей.

И в этот момент Валя, сжимая Павла в своих руках, чувствуя его тяжёлое, прерывистое дыхание у себя на шее, знала: всё, что было до этой ночи, было лишь подготовкой. Лишь долгим, мучительным ожиданием того, что должно было случиться именно так – медленно, трепетно, правильно.

И, может быть, впервые за всю свою жизнь она ничего не боялась.

Полутьма номера окутывала их мягким, тёплым коконом, в котором не было ни вчера, ни завтра, только это затянувшееся "сейчас", наполненное запахом согретой ткани, еле уловимого мужского шампуня и чего—то ещё – того самого, что всегда рождается там, где тела и души, наконец, нашли друг друга.

Павел лежал рядом, прижав Валентину к себе так крепко, как будто хотел оставить её навсегда на этом крошечном клочке реальности, где страх не имел власти. Его рука лежала у неё на талии, теплая, уверенная, спокойная, и Валя чувствовала это прикосновение каждой клеточкой кожи, как утешение, как обет.

Она скользнула пальцами по его груди, рисуя медленные, бессмысленные круги, больше для того, чтобы не терять ощущение его живого тепла под кончиками своих пальцев. Голова удобно устроилась на его плече, словно именно для неё оно было создано.

– Знаешь… – начала она, сама удивляясь, насколько тихим и спокойным стал её голос, словно все тревоги куда—то ушли вместе с тенями, – я никогда… никогда не чувствовала себя так.

Павел не ответил сразу, только притянул её ближе, почти незаметно, но так, что она ощутила это всей собой.

– Так… как? – его голос прозвучал хрипловато, будто он тоже не хотел нарушать эту хрупкую гармонию, но не смог удержаться.

Валя медленно выдохнула, словно набираясь смелости назвать словами то, чего всю жизнь боялась даже подумать.

– Защищённой, – прошептала она, пряча лицо у него на груди. – Принятой. Не нужной ради чего—то… не вынужденной что—то доказывать… Просто – нужной. Просто собой.

Павел слегка вздрогнул, как будто её слова больно коснулись какой—то старой, незажившей раны, и долго молчал, гладя её по волосам, по затылку, по тонкой линии позвоночника, словно запоминая каждую черточку её тела, чтобы больше никогда не отпустить.

– Валя… – наконец сказал он, и голос его дрогнул, становясь особенно мягким, особенно искренним, – это… это для меня тоже было не просто… знаешь, чем—то случайным. Не просто ночью… не просто телами… Это было… – он запнулся, словно искал слова там, где их не хватало, – это было чем—то… – он тихо засмеялся, горько и нежно одновременно, – …чего я сам себе никогда не разрешал желать.

Валя подняла голову, всматриваясь в его лицо в полумраке, где черты терялись, а глаза, наоборот, казались ещё ярче, ещё ближе. Она хотела сказать что—то, поддержать, ободрить, но Павел вдруг резко замолчал, будто споткнулся на самом важном месте. Глаза его стали напряжёнными, почти насторожёнными, как будто внутри него боролись два чувства: желание открыть ей ещё одну тайну – и страх, что, открыв, он всё разрушит.

Валя почувствовала это странное напряжение всей кожей, всем сердцем, но, устав от борьбы, от анализа, от бесконечной войны с самой собой, позволила себе не допытываться. Она только легонько коснулась его щеки тыльной стороной ладони, показывая, что верит ему, даже если он не готов сказать всего.

Павел опустил взгляд, вздохнул так тяжело, что Валентина почувствовала это всем телом, и снова притянул её к себе.

– Завтра, – прошептал он, прижимая губы к её макушке, – завтра мы всё придумаем. Обязательно. Мы решим всё, Валя. Всё, что только можно. Ты больше не одна. Я не позволю им забрать тебя. Никому. Никогда.

Она закрыла глаза, позволяя этим словам окутать её, словно невидимой вуалью. Позволила себе поверить – впервые за много месяцев – что завтра действительно может быть светлым. Что они будут вместе не потому, что так нужно, а потому что так правильно.

Валя медленно провела пальцами по его плечу, по его шее, чувствуя, как его дыхание стало ровнее, как его тело расслабилось, словно в этой простой близости, в этих шепотах и касаниях, он тоже находил спасение от собственной безысходности.

– Ты правда веришь, что всё можно решить? – спросила она шёпотом, едва касаясь губами его кожи.

Павел засмеялся тихо, почти беззвучно, и его грудь вздрогнула под её ладонью.

– Нет, – признался он честно. – Я не всегда верю. Иногда я просто знаю, что ради кого—то стоит пытаться. Даже если кажется, что всё уже проиграно.

Его голос был тёплым, уверенным, без фальши, и от этого внутри у Валентины что—то снова надломилось, но уже не от боли, а от странного, пронзительного счастья.

Они долго лежали так, впитывая тепло друг друга, обмениваясь короткими, бессмысленными фразами о жизни, о мелочах, о том, как странно пахнет в санатории постельное бельё и как весело утром выглядел старичок в зелёных тапочках.

Каждое их слово было как камешек в основании нового мира, который они начинали строить вместе: не торопясь, не спеша, зная, что времени у них достаточно.

И пусть над их головами нависала угроза, пусть мир за стенами комнаты мог обрушиться в любую секунду – здесь, в этой простой, тёплой полутьме, они были в безопасности. Впервые за долгое, слишком долгое время.

Тепло его тела, равномерный ритм его дыхания и надёжный, чуть тяжеловатый обхват руки вокруг её талии медленно укачивали Валентину в какое—то странное, сладкое забытьё, где уже не существовало ни угроз, ни страха, ни бегства.

Всё её естество тянулось к этому новому ощущению безопасности, как пересохшая земля впитывает первый тёплый дождь после долгой засухи. Пальцы машинально перебирали складки простыни, дыхание становилось медленным, глубоким, тело начинало растворяться в том самом состоянии, которое можно было бы назвать счастьем, если бы кто—то попросил её дать этому имя.

Она уже почти уснула, когда внутри, в самой глубине сознания, раздался резкий, обжигающий, будто плетью хлестнувший голос Кляпы.

– Внимание. Проблема, – отчеканила Кляпа сухо, без своих привычных ехидных интонаций, без шуточек и растянутых глупостей.

От этого голоса Валю словно окатили ледяной водой: тело инстинктивно напряглось, дыхание перехватило, сердце болезненно дернулось где—то под рёбрами, словно желая вырваться и унести её подальше от невидимой угрозы. Она резко открыла глаза, резко вдохнула, вцепившись пальцами в простыню так, что та жалобно зашуршала под