Позапрошлогодний выпускник Морского корпуса Владимир Казанцев служил на эсминце «Дерзкий». Два месяца назад его назначили врид, то есть «временно исправляющим должность» (да-да, по тогдашней терминологии именно исправляющим, а не исполняющим, и должность, а не обязанности) минного офицера, чем он был очень горд. По штату эта должность уже лейтенантская, и её должны занимать офицеры, окончившие шестимесячный курс Минного класса в Кронштадте. Однако из-за нехватки кадров Казанцева на учёбу не отпустили, а направили на устроенные здесь же в Севастополе ускоренные курсы подготовки минных специалистов. Вообще морская карьера у красавчика мичмана складывалась вполне удачно, хотя во время обучения он успехами не блистал и в своём выпуске по среднему баллу аттестата числился в самом конце списка.

«Дерзкий» и однотипные с ним «Беспокойный», «Гневный» и «Пронзительный» составляли 1-й дивизиона эскадренных миноносцев Минной бригады. Это были первые «новики» Черноморского флота, построенные «Обществом Николаевских заводов и верфей». Моряки отзывались о них восторженно – корабли были быстроходными, хорошо слушались руля и отличались особой надёжностью полученных из Германии механизмов. Вооружение по сравнению с их предшественниками – эсминцами типа «Лейтенант Шестаков» – было чрезвычайно мощным: три дальнобойных 102-мм орудия Обуховского завода с длиной ствола в 60 калибров и пять двухтрубных торпедных аппаратов. За считанные секунды «Дерзкий» мог дать бортовой залп из десяти 450-мм торпед! Кроме того, корабль при необходимости принимал на палубу до 80 мин заграждения, а для самообороны от вражеских аэропланов на нём имелись две 47-мм зенитные пушки и пять пулемётов «Максим».

Казанцев гордился тем, что получил назначение именно на «Дерзкий», а не на «Гневный» или «Беспокойный». «Вообще, как можно было дать кораблю Российского Императорского флота такое имя – «Беспокойный»? – недоумевал он. – Бес покойный… Ужас! То ли дело – «Дерзкий»!»

– Мы – дерзкие, – говорил мичман о себе и своих коллегах-офицерах знакомым барышням. – Гневные гневят Бога, беспокойные беспокоятся, а мы – дерзим!

После чего Вова-Казанова обычно декламировал популярный в те годы фривольный стишок Константина Бальмонта:

Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,

Из сочных гроздей венки свивать,

Хочу упиться роскошным телом.

Хочу одежды с тебя сорвать!..

И это – сорвать одежды – ему легко удавалось. С кадетских времён поразительные успехи Казанцева в делах амурных вызывали у его товарищей восхищение и зависть.

* * *

В Морском корпусе они подружились сразу. Трудно сказать, что объединило трёх молодых людей, совершенно разных по темпераменту, характеру и мироощущению. Возможно, каждый из них подсознательно искал в друзьях те качества, которых ему не хватало в себе. Свободное время они часто проводили вместе, и когда кто-то из преподавателей спрашивал: «А где же наши три мушкетёра?», все знали, о ком речь. Конечно же, о Казанцеве, Мунивердиче и Аренсе…

В роду Казанцевых все мужчины были военными, но моряков среди них до Володи не было. Его рано умерший отец служил в крепостной артиллерии, отчим считался крупным специалистом по фортификации и преподавал в московском Александровском училище. Казанцевы владели небольшим родовым имением в Нижегородской губернии, но Володя даже в юные годы бывал там нечасто и только летом; остальное время он вместе с сестрой и матерью жил в Москве, на Таганке, где у отчима была своя квартира. Считалось само собой разумеющимся, что после окончания гимназии Володя будет поступать в Александровское военное училище, однако юный отпрыск, начитавшись Жюля Верна, Станюковича и Гончарова, заявил, что желает стать моряком. Причём свою причуду он отстаивал настолько упорно, что в конце концов вынудил семью смириться с его выбором. Благо, после неудачной Русско-японской войны правила приёма в Морской корпус изменились, и для Володи Казанцева двери в него отныне были открыты. Если раньше в корпус принимали только детей морских офицеров, то теперь равными правами пользовались и дети офицеров сухопутных – разумеется, если они принадлежат к сословию потомственных дворян.

Представляется, что причиной столь настойчивого стремления юного Казанцева поступить в Морской корпус была не столько страсть к морской романтике, сколько желание воспротивиться воле отчима, с которым у него складывались непростые отношения. Задиристого сорванца тяготила перспектива чуть ли не до двадцати лет жить под неусыпным контролем главы семейства. Да и вообще уклад жизни в Москве плохо соответствовал темпераменту будущего героя Российского флота – первопрестольная представлялась ему слишком унылой и патриархальной. То ли дело Петербург с его разгульной столичной жизнью!.. Так или иначе, но в 1907 году 14-летний Володя вместе с матерью впервые в жизни оказался в городе на Неве. Рекомендательное письмо от московского генерал-губернатора сделало своё дело, на экзаменах к Казанцеву не придирались, и вскоре тот был зачислен воспитанником в младший общий класс Морского корпуса – едва ли не самого престижного военного училища империи.

Экзамены Казанцев сдавал вместе с подвижным чернявым юношей, обладателем очень звучного имени и не менее вычурной фамилии – Гремислав Мунивердич. Он происходил из знатного далматинского рода, перешедшего на службу России ещё во времена Екатерины Великой. Все его дальние предки были моряками, но последние три поколения, начиная с прадеда, сменили профессию на сухопутную, став военными медиками. Отец Гремислава Светозар Мунивердич был известным хирургом, доктором медицины и директором Морского госпиталя в Санкт-Петербурге. Как и в случае с Казанцевым, в семье Мунивердичей желание юного Гремислава стать морским офицером поначалу не одобрили. Оба его старших брата к тому времени уже были студентами Военно-медицинской академии, и, казалось бы, сам Бог велел ему идти учиться туда же. Но младший заупрямился, и его родители скрепя сердце согласились. Вероятно, вспомнив, что их предок Любомир, чей парадный портрет висел в гостиной их дома, во время Первой Архипелагской экспедиции был отважным корсаром на русской службе. Он совершал лихие набеги на турецкие города, захватывал купеческие суда и участвовал в знаменитом Чесменском сражении. От адмирала Спиридова он получил наградную саблю, а от матушки-императрицы Екатерины – медаль с изображением горящих турецких кораблей и лаконичной надписью «Былъ». В 1774 году, после окончания той знаменательной войны, Любомир Мунивердич вместе с семьёй переехал в Россию. Он остался служить в Балтийском флоте и вышел в отставку при Павле Первом, дослужившись до звания капитана бригадирского ранга. Сабля и Чесменская медаль с тех пор хранятся как семейные реликвии. На юного Гремислава они произвели столь сильное впечатление, что он твёрдо решил пойти по стопам своего пращура.

В Морском корпусе к обладателю столь экзотических имени и фамилии сразу же приклеилось множество прозвищ: Мундель, Гремислон, Гремизвон, Грехослав, Грехомундич, Му-Неверный и несколько других, совсем неприличных. Но он