И передо мной встал вопрос, а тот ли это мир? И если — тот, то как отразится то, что произошло, на его историю. В моём мире Мехмед Гирей, возвращаясь от Москвы, попытался заставить Рязань открыть ему ворота, ссылаясь на подписанное соглашение о покорности России ему, — Мехмед Гирею. Однако воевода окольничий Хабар Симский велел отвечать ему, что ещё не знает, в самом ли деле великий князь обязался быть данником и подручником хана, и просил, чтоб ему дали на это доказательства, — и хан в доказательство послал ему грамоту, написанную в Москве.

В это самое время Дашкевич, возглавлявший несколько сотен запорожских казаков, не оставляя своего намерения, всё более и более приближался к городу. Он дал нарочно некоторым пленникам возможность убежать из стана в город. Толпы татар погнались за беглецами и требовали их выдачи. Рязанцы выдали пленных, но несмотря на это толпы татар сгущались всё более и более под стенами города, как вдруг раздался залп из городских пушек, которыми распоряжался немец Иоганн Иордан. Татары рассеялись в ужасе. Хан послал требовать выдачи Иордана, но Хабар отвергнул это требование. Мехмед Гирей, пришедший не за тем, чтоб брать город силой, не сумевший взять Рязань хитростью и побуждаемый известием о неприятельских движениях астраханцев, ушёл и оставил в руках Хабара грамоту, содержавшую в себе обязательство великого князя платить ему дань.

— За свои действия Хабар удостоится боярства, а удостоюсь ли чего-нибудь я? — грустно думалось мне, когда мы скакали по Астраханскому тракту в сторону Москвы, видя разорение и опустошение сёл. Многих мы, шедших в татарском обозе, освободили, но многие были убиты и по ним в сёлах стоял вой, плачь, стоны и церковные отпевания.

Надо было первым отчитаться перед государем о событиях у Колычевского брода.

Хм! Мне понравилось это название и я его всячески навязывал истории, то и дело упоминая в своей хронологии.

— Эх, война, война-война-а… — тихонько напевал я. — Чужая тётка. Стерва она…

Мы, хоть и хотели успеть первыми, но не особо торопились, а потому осилили путь до Данилова-городка за три дня. В крепости мы оставили все трофеи, привели себя в надлежащий для государевых глаз вид и на следующий день прибыли в Москву. У мостового переезда через Яузу нас встретил государев дворецкий Михаил Юрьевич Захарьин с посольскими дьяками. Всю свою армию, я естественно, в Москву не брал, к их радости. Чтобы не подумал государь чего худого. Но и сотню пришлось оставить за воротами Кремля.

В знак того, что государь оценил наши заслуги по достоинству, нам, то есть, мне и двум моим воеводам — двоюродным братьям Колычевым Ивану и Василию Ивановичам — было дозволено торжественно въехать в Кремль через Фроловские (Спасские) ворота. Василий нес знамя Мехмед Гирея, а Иван — голову Сахиб Гирея,насаженную на пику.

Государь встречал нас на паперти Успенского собора, к которой мы, спустившись с коней, и положили эти «подарки». Голова, пролежавшая всё время в спирте, выглядела, как живая. Многие бояре и дворяне, стоявшие с Василием Ивановичем, увидев её вблизи, удивлённо охнули.

— Вот, государь, прими в знак того, что татары побиты и убежали эти дары: голову Сахиб Гирея, разорившего Новгородские и Владимирские земли и знамя крымского хана Мехмед Гирея. Самого Мехмеда взять не смогли. Он, сильно пораненный, сумел от нас сбежать, ускакав на чужой лошади, так как его коня убило. Вот седло с коня Мехмедова.

Я показал на то седло, на котором приехал.

— И его возьми в дар, государь. Не мне сидеть на таком седле.

— Однако, посидел уже! — рассмеялся Василий Иванович. — Пусть сие седло лежит в казне нашей. У нас и своих сёдел достаточно. Вместе со знаменем пусть и лежит. Там им место. Пока. Вот возьмём Крым под свою руку, тогда и добавим к нашим регалиям сие знамя. Молодец Фёдор Степанович. Гордись сыном Степан Фёдорович! — обратился государь к моему отцу, стоящему рядом. — Боярство ему вручаю! Зачитай грамоту, дьяк!

Дьяк зачитал. Много чего в грамоте той было писано, но главное, это то, что за службу мою государь дарует мне право заседания в боярской думе по праву дарованного мне боярства. Дарованы были и земли: те два села, стоящие у Колычевского брода и ещё пяток стоящих недалече. Ране они принадлежали, оказывается, его жене Соломонии, в девичестве Сабуровой.

— О, — подумал я. — Не зря я с сельскими старостами познакомился.

Народ мы там, когда стояли, не обирали. Кормились сами и лошадей со своего запаса, заготавливая корма по дальним сенокосам. Хотя, татарские лошадки и кору с ветками с удовольствием пожирали. Неприхотливые в содержании и выносливые твари, — эти татарские лошади. Очень они мне полюбились.

— Спаси Бог, государь. Служу и буду впредь служить верой и правдой.

Послышалось церковное пение и государь призвав нас ближе, приобнял меня, и повлёк за собой в храм.

Отстояли молебны: по убиенным и во славу русского оружия. Было ещё что-то, но я практически не слушал и осенял себя «крестами» машинально. Я страдал и мучился мыслями. С одной стороны, я предотвратил нашествие татар, разграбление Москвы и её окрестностей! А с другой стороны, ведь сколько людей угнано в полон, убито, сколько разорено сёл, деревень и городов⁈ И с этим я ничего поделать не смогу. Это будет длиться, и длиться. Веками!

Повезло мне сейчас! Даже с моими минами, нас могли элементарно смести и затоптать. Повезло! Испугались татары. Но это явление временное. Научатся и против мин воевать враги наши. Погонят впереди себя взятых в плен русичей, и что ты делать станешь? Смотреть, как русичи подрываются на твоих минах?

После церковных «процедур» имела место торжественная трапеза, где продолжили прославлять государя, русское оружие, промысел Божий, изничтоживший громом и молниями рать Сахиба Гирея, ну и меня немножко. Братьев, кстати, милость государева тоже не обошла мимо. Стали они при дворе государевом стольниками.

Поразительно в сей трапезе было то, что все безусловно поверили в мою сказку о каре небесной, подсобившей нам перебить десять тысяч татар.

Пили-ели долго, но с перерывом