И тогда я решил прогуляться по больнице. В палате сидеть уже немного надоело.

Хотя вечером шляться по больнице особо не рекомендовалось. Не то чтобы категорически запрещалось. Но всё-таки не поощрялось. Дети же… Это мы с Лёхой тут как переростки. А в других палатах вообще такие карапузики лежали… Как говорится, видал я лилипутов и покрупнее.

Совсем мелких, конечно, не было. Они, по-моему, лежат в другом отделении. Там ещё разрешается мамам с ними находиться.

Странно. На посту дежурной медсестры никого не было. Хотя ещё не ночь… Может, по делам куда отошла?

Я миновал пустой стол и прошёл в конец коридора, где был запасной выход на чёрную лестницу. Ей пользовались только медсёстры да мы с капитаном, когда выходили поговорить тет-а-тет.

Далеко уходить я не собирался. Да и куда я пойду? Во-первых, мне и идти-то некуда. А во-вторых, куда я пойду в пижаме и тапочках?

В обычной больнице как раз в таких местах больные устроили бы себе место для курения с обязательной консервной баночкой для «бычков». Но это больница детская. Медсёстры и врачи, которые курят, конечно, наверняка используют для этого какое-нибудь помещение типа служебного туалета или ещё какую-либо мало посещаемую больными комнату.

На лестнице было тихо. Табаком пока не пахло. Между этажами было окно, на подоконнике которого сидела очень грустная девочка лет десяти-одиннадцати. Мне так почему-то показалось. Хотя, наверное, трудно определить возраст ребёнка в пижаме и с гипсом на руке. Может, ей было и девять лет, а может быть, она и вообще наша с Лёхой ровесница.

* * *

Грустные дети в больнице выглядят старше. Если бы она плакала или ещё чего… тогда да. А так передо мною сидела девочка с грустными глазами взрослой женщины. Девочки как-то по-другому воспринимают эту жизнь. У мальчишек может и до совершеннолетия детство в заднице играть. А у некоторых это и не кончается никогда. Но девочки, они с другой планеты. Они могут быть ещё мелкими по всем параметрам, а уже планируют свою будущую взрослую жизнь. Хотя иногда и у них происходит сбой программы. Особенно когда приходит так называемая «первая любофф». Вот тогда они могут и с дуба рухнуть, и с рельсов съехать. Такое порою вытворяют, что мне и в страшном сне не приснится.

Хотя и не только девочки на это способны. У некоторых женщин в зрелом возрасте такое может произойти.

Отвлёкся я что-то…

* * *

– Привет!

В ответ меня наградили взглядом, в котором явственно читалось: «Чего тебе надо? Иди, куда шёл. Не трогай меня!»

– Ты чего тут грустишь одна?

– Тебе чего надо?

Ну вот. Я так и знал.

– Ничего. Скучно. Вот, хожу тут, гуляю.

– Ну и гуляй отсюда!

Прям почти дословно подтверждение моих прогнозов.

– Нет. Так не пойдёт. Ты тут сидишь грустишь одна. Думаешь, что мне тут весело? Нет. Мне тоже грустно. Давай грустить вместе.

Вот он – разрыв шаблона. Ну? Что ты на это ответишь?

А в ответ мне достался немного непонимающий взгляд. Похоже, что вот именно сейчас у неё нет никакого подходящего ответа на моё предложение. Но женщины, девушки, девочки – существа коварные и изобретательные в своём коварстве. Стоит только дать небольшую слабинку, как она тут же найдёт нужные слова, чтобы, не применяя нецензурных выражений, послать тебя в далёкое эротическое путешествие, причём пешком и в одиночку. Так что я не расслабляюсь ни на секунду.

– Меня Саша зовут. Александр, если по-взрослому. А брата моего – Алексей. Мы тут с ним вместе лежим. А тебя как зовут?

– Младший?

– Что?

– Брат у тебя младший тут?

– В принципе, да. Он младше меня. Но буквально на несколько минут.

– Это как?

Вот уже во взгляде появился какой-то интерес. Грусть, конечно, никуда из взгляда не ушла, но всё же некий блеск в глазах проявился. Любопытство сгубило кошку.

– Мы с ним близнецы.

– А-а… Понятно. В первой хирургии лежите?

– Да. А ты во второй?

– Угадал, – интонация голоса опять отклонилась в сторону «грустно».

– Что у тебя с рукой? – показываю на её левую руку, закованную в гипс от плеча до самых кончиков пальцев.

– Ты глупый?

– Нет.

– Тогда почему задаёшь такие глупые вопросы? Что ещё может быть под гипсом? Только перелом.

– Переломы тоже разные бывают.

– Какая разница?

– Иногда перелом бывает закрытый, а иногда открытый.

– Дурак! При открытом переломе оставляют незакрытым то место, где рана.

– Не ругайся! Я же не доктор. В переломах и гипсах не особо разбираюсь.

– А у тебя синяки на лице. Тебя били?

– Ну, так… Подрался слегка.

– С братом?

– Нет. Почему ты так решила?

– Он же тоже здесь?

– Нет. Его ударили ножом. А я за него заступался и всех их побил.

Думаю, что рассказывать этой девочке, что одного из нападавших я убил, не стоит.

– Ножом? – Её васильковые глаза расширились… – Ты сказал, что всех их побил… А сколько их было?

Вот что мне сказать? Правду? Не поверит. Скажет, что я врун. А врать не хочется. Придётся рисковать.

– Семеро их было.

– Врёшь!

– Я так и думал, что ты не поверишь.

– Но ты же врёшь. Не мог ты один побить семерых. Или они были младше тебя с братом?

– Нам с братом в конце лета будет по четырнадцать лет. Тем, кто на нас нападал, было столько же, сколько нам. А троим из них по пятнадцать. Если ты мне не веришь, это твоё право. Но я не вру.

– И чем же ты их побил?

– Дужкой от кровати. Мы с братом в интернате живём. Они пришли нас бить ночью, когда мы спали. Вот чем попало и пришлось от них отбиваться.

– Вы с братом хулиганы?

– Нет. Они были хулиганами, а мы защищались.

– Аня.

– Что?

– Ты спрашивал про имя… Меня Аней зовут.

– Приятно познакомиться! Ну а теперь ты мне можешь ответить, почему ты такая грустная?

– Я должна была поехать в пионерлагерь на Чёрное море. А теперь вот…

– «Артек» или «Орлёнок»?

– Да ты что? Нет. Простой пионерский лагерь. «Прибрежный» называется. В Евпатории. Это в Крыму.

– Я знаю.

– Бывал там?

– Нет. Откуда? Мы с братом сироты. Нас только в Подмосковье в пионерлагерь отправляют. Да и то…

– Что?

– Ну, как ты себе представляешь детей из детдома среди обычных детей? Постоянные конфликты и оскорбления. Приходится вечно отстаивать своё право называться человеком, а не бездомной дворнягой.

Я что-то разошёлся. Эта домашняя девочка со