В себя вернулась Домна, когда Солнце уж к лесу клониться начинало, вечер, всю ночь да больше половины дня пролежала на пожарище, где бросили её оставшиеся в живых северяне. Сложила с того, что оставалось от хутора, костёр большой для мужа, сына старшенького и дочек, старшей да младшей, что народиться не успела. А через неделю до прадеда добралась да в ноги ему пала. Датчан тех никто не видал больше в Киеве, зря расспрашивали об их ватаге встревоженные монахи на Подоле, на торгу да по Днепру. Плохо они умирали, долго. Да с их смертью не стало легче молодой вдове. Бабка-травница сказала, что детишек больше не родить-не выносить ей.

Из петли прадед вынул, как почуял что. Но ни ругать, ни пороть не стал. Целый вечер про мечту свою рассказывал, чтоб в мире да ладу жили люди, не творя зла, ни своими руками, ни чужими, за деньги нанятыми. Да такие красивые и живые картины рисовал старый волхв, что заново разгорелась из уже холодной золы, на месте дома да семьи оставшейся, жизнь в Домне. И вот уж восьмую зиму она при княжьем тереме, от дворовых девок до старшей над поварнёй выросла.

— Про тебя, княже, всякое говорят. Но видела я глаза твои, какими ты на Егора-митрополита смотрел, когда он в ту грамотку клюв свой кривой совал. Не знаю, каким уж Богам ты про себя молишься, но кажется мне, что словам греков не веришь так же, как и я. Поговори с Буривоем. Кажется мне, что-то ладное из беседы вашей будет. Похожи вы с ним чем-то. Не знаю, как сказать. Вот, к примеру, вокруг зеницы у вас ободки жёлтые одинаковые, да сами глаза серые, а тоже разные бывают: то как лёд на озере, то как валуны на каменке. У вас и навроде как вокруг души такой же ободок золотой. Нет, не придумаю, как понятнее сказать. Пусть он сам расскажет, а ты поймёшь, княже, — смутилась, кажется, она.

После такого разговора встало на свои места. И слишком уж бросавшаяся в глаза осведомлённость Домны, и какие-то внутренние сила и стойкость, заметные в ней. Но интереснее был очередной ночной разговор со Всеславом, за тем самым столом, что будто висел в воздухе спальни, над нашим общим телом, что спало крепким сном здорового, хоть и изрядно уставшего, человека.

Глава 11

В гости к сказке

Сперва Всеслав рассказывал про свои впечатления. И про полыхнувшую лютую злобу на датчан, и про ещё более ярую — к византийцам. Вековечные интриганы теряли свои власть и величие, а теперь, под Крестом и Книгой, делали всё, чтобы вернуть их. Но ведь такого не бывает. Вспомнился и вдруг очень своевременно пронёсся перед нашими с князем взорами образ речки за деревней, что умела течь в разные стороны. Были такие и в памяти Всеслава, что в половодье меняли направления. Но время таких вольностей не допускало. А хитрые и опытные греки всё равно настойчиво старались войти в ту же реку.

Дед, отец и учитель Юрий в один голос твердили князю: в твоей земле твоя сила! Не в золоте, не в серебре — в земле и людях, что живут на ней. Не мешай им жить — будут мир и покой. Помоги им — будут мир, покой и достаток. До тех самых пор, пока не явится толпа, решившая, что Богам не стоило давать тебе ни этой земли, ни люда на ней, ни власти над ними.

Всеслав чувствовал мощь и силу, авторитет, по-моему говоря, неведомого пока Буривоя и ощутимо опасался его. Волхв, которого признавал более могучим сам дед Яр, до сегодняшнего дня непререкаемая и недостижимая величина в части странного и непознанного, доносивший волю Богов ещё отцам и дедам бойцов княжьей дружины, представлялся ему кощеем, древним ведуном, способным одним словом убить человека. Образы из полоцких, киевских и новгородских сказаний показывали гордых статных старцев с седыми космами и бородами до колен, которых слушались не только звери и птицы, но даже облака, ветер и само Солнце. Люди, веками и тысячелетиями хранившие и оберегавшие традицию, веру предков, вполне соответствовали ей: костистые, когтистые, с вечно суровыми лицами, синими или серыми глазами, что могли сыпать искры и метать молнии, белея и полыхая из-под кустистых седых бровей.

С некоторым даже недоверием спрашивал князь, что за детскую игру со словами да вопросами я затеял перед рассказом Домны. И очень удивился моим простым объяснениям.

Альтернативные ответы, возможность выбрать одно из предложенных понятий в сжатый промежуток времени — один из стародавних приёмов, какими пользовались сперва те самые жрецы, потом священники, а потом и всякие психологи-душезнаи, так безмерно расплодившиеся в моём времени. Не игнорировали этот способ и особисты, безопасники-чекисты и милиционеры из лучших. Мозг, которому поставлено задание найти первую ассоциацию и не отведено на это много времени, не успевает найти лучших, по его мнению, ответов, оправданий или маскирующих вариантов. И поэтому выдаёт правду. Так давно и прочно позабытую в моём времени, когда на любой вопрос считалось допустимым и даже достойным отвечать туманно или путанно, после долгого многозначительного раздумья.

Судя по болезненно-откровенному рассказу-исповеди Домны, сработал приём и сейчас. И выводы мои Всеслава удивили не меньше, чем меня его страшные старые сказки.

Вождь здешних староверов явно отличался сильной, несгибаемой волей. Без неё до таких лет, когда правнучек замуж выдают, просто не дожить. Сведущ был в медицине, ну уж в травах-то точно. Та самая воля и уверенность давали возможность если не полноценно гипнотизировать собеседника, то уж по меньшей мере быстро и решительно убеждать его в своей правоте. Тут с княжьими выводами расхождений не было. Как не было и мистики в моих рассуждениях старого хирурга, реалиста и циника.

Выбор, сделанный между рыбалкой и охотой, говорил о возможной склонности к более долгому планированию, к размышлениям. И о том, что волхв скорее всего может похвастаться завидным терпением, в его возрасте, впрочем, свойственным многим. Тут к месту, кажется, пришёлся анекдот про двух быков, старого и молодого, и про то, что ни в коем случае не следовало спешить, спускаясь с горы. Всеслав хохотал до слёз, а потом вспомнил случай, когда почти дословно те же самые слова звучали в одной из латских деревушек, взятых дружиной на меч. Там