– И Катте согласился?

– Согласился. Ради дорогих людей идут и не на такое, – Герман с досадой качнул головой. – Бессмысленная смерть. Все время одно и то же, из века в век. Люди ломают друг другу жизни – по жестокости, или по глупости, или просто потому, что могут. Ты еще молод, мальчик, но проживи еще пару десятков лет, и тоже почувствуешь прогорклый пепел на языке.

Алексей рассматривал свои колени. Темный – и умер из-за королевского каприза, как самый обычный человек.

«А как умру я? – подумал он с холодком. – Может статься, еще глупее».

Глава 17. Гость в Гатчине

У Алексея был выходной – значит, до вечера можно сидеть, зарывшись в германовские книги. Перебирая толстые тома, он заметил, что из одного торчит сложенный лист бумаги. В книгах Герман обычно хранил относящиеся к делу записки, но когда Алексей вытянул бумагу, оказалось, что это письмо. Оно было писано по-французски, и Алексей, решив, что меж пыльных страниц по ошибке затесалось что-то из личной корреспонденции, хотел уже его отложить, но, пробежавшись по первой строчке, не смог оторваться. Речь шла о бесах.

«Я рассказываю тебе об этом лишь в качестве ответной услуги за тот раз с лионским разломом, потому что видит бог, я предпочел бы забыть о той ночи. Даже воскрешая ее на бумаге в прочных оковах чернил, я содрогаюсь посреди летнего дня.

Это было в начале восьмидесятых. Под покровом ночи мы проплывали вдоль побережья Корсики. Местность была гористая, обломки скал торчали из воды, так что никто не спал – все высматривали, как бы не налететь на что днищем. Толку в этом было мало – тьма сгустилась так, что мы лиц друг друга не различали. Но на любой оттенок черного найдется еще чернее.

Я заметил их сразу: демоны слетались в кучу и кружились в пьяном водовороте, совершенно обезумев от необъяснимой черной эйфории. Я многое повидал на своем веку, но клянусь, никогда не чувствовал, чтобы от этих тварей исходило такое адское торжество. Будто они поняли, что вот-вот получат то, о чем мечтали с начала времен. Да только о чем могут мечтать демоны?

Мои товарищи демонов не видели, но даже им сделалось не по себе.

«Больно темная эта ночь, – сказал штурман. – В такую немудрено и в преисподнюю заплыть».

Я боялся, что он близок к истине.

Демоны кружили все быстрее и отвязнее, тьма делалась все гуще, и я был уверен, что мы вот-вот налетим на скалу. Но затем ночь снова стала просто ночью: черной, но не непроглядной. Водоворот демонов редел: какие разлетались, какие исчезали, будто в никуда. Я пытался разглядеть, куда они деваются, но не мог – скалы закрывали обзор. Потом тьма снова всколыхнулась, однако мы уже миновали проклятое место. Я считал себя спасенным. Мы все считали. Как вдруг корабль загорелся.

Я по сей день не могу объяснить, чем вызван был тот пожар. Демоны не поджигают плоды человеческих рук, если только не вырываются наружу в таком неимоверном количестве, как это было в 1666 году, иначе весь наш мир уже лежал бы обожженными руинами. Однако наш корабль загорелся – вспыхнул в один миг, как стог сена. Пламя объяло палубу, взбежало по мачте и жадно набросилось на паруса. Прочие матросы просто не могли в это поверить, но я, знакомый с причудами человеческого мира и мира иного, не колебался и принял единственное разумное решение – прыгнул за борт.

Шансы на спасение были ничтожны. Закачавшийся корабль поднял сильные волны, и я знал, что если не успею отплыть далеко, когда он потонет, меня затянет образовавшейся воронкой. Я плыл к берегу с той отчаянной решимостью, какая бывает лишь у людей, обреченных на смерть в случае неудачи. Демоны слетелись ко мне, привлеченные страхом, но они пришли не из разлома и потому могли лишь усиливать усталость и отчаяние. Ужас сделался нестерпимым, все мои члены онемели, но я греб и греб, и когда корабль исчез под волнами, я уже миновал самый опасный участок. Смерть не утянула меня на дно вместе с моими товарищами, но силы мои иссякли. Я чувствовал – близка минута, когда я лишусь сознания. Так и вышло.

Каким-то чудом я не захлебнулся. Волны, погубившие мою команду, выбросили меня на берег, а с рассветом мое окоченевшее тело нашел корсиканский рыбак, храни господь его душу. Он отнес меня в близлежащий городок. Там я восстановил свои силы и поклялся завязать с контрабандой. Я умею читать знаки судьбы.

Позже я спрашивал в городе, не заметил ли кто чего необычного в ту ночь, но все качали головами и списывали мои странные вопросы на затянувшееся помешательство. Тем все и кончилось».

«Ну и чушь», – подумал Алексей, убирая письмо на место. Бесы не могут воздействовать на физический мир – это все знают. А уж поджечь целый корабль… Бредни пьяного контрабандиста. Ничем не лучше иногда встречавшейся в тестах байке о какой-то там Черной Книге, будто бы скрывающей в себе все тайны мироздания.

Выбросив нелепое письмо из головы, Алексей заглянул в книгу, откуда выудил несчастную бумажонку. Это был труд на незнакомом ему шведском. Интереса ради Алексей принялся его листать и наткнулся на забавный рисунок: женщина с мечом неслась куда-то на чадящем чернотой крылатом коне. Он тихо фыркнул. Еще одна нелепица…

Дремлющий на стуле Герман приоткрыл один глаз.

– Не поверишь, мне только что приснилось, что ты умеешь смеяться.

Алексей придвинул к нему книгу.

– Что вы об этом скажете?

Герман подслеповато прищурился.

– Красивая девица.

Девица была так крива лицом, что даже вытянутая морда ее лошади выглядела приятнее, но Алексей благоразумно промолчал. Герман проморгался.

– Это валькирия. Не самое лучшее изображение, но какое есть. Погоди, если тебя так интересуют крылатые твари, у меня найдется кое-что поинтереснее, – он зашелестел страницами пыльного фолианта. – Вот, гляди.

Со страницы угрюмо таращился высокий юноша, грозный, несмотря на свою наготу. Глаза его были закрашены черным – и радужка, и белок, – длинные пальцы оканчивались острыми когтями. Из локтей, коленей и согнутой спины резкими чертами торчали шипы. Но страннее всего выглядели два черных конуса с