Собой жертвовал, не щадил себя, рисковал. И за таким шли. А когда стали происходить чудеса — это имело эффект снежного кома. Молва росла.

А эти…

Ну побил я авангард Шуйского, ну и что?

Да, служить Василию они не хотели. Да, Ляпуновы были за меня. Старший так точно — проникся идеей, поверил. Настолько доверился, что про Ивана Грозного и всю боярскую заразу вокруг него поведал.

Но, чувствовалось, что в целом они, простые рязанцы, вообще не хотят кому-либо служить. Закончится Смута — пойдут по домам: к женам, детям, хозяйство вести, дрова заготавливать, привычными делами заниматься.

Нет у них крупного врага, чтоб в страх вогнал настолько, что не успокоятся, пока с Руси не прогонят. Далеко враги эти.

Шведы? Так мы с ними заодно. Татары? Так их Шуйский позвал. Ляхи? Да, этих, пожалуй, за врагов считают. Половина войска Лжедмитрия с год назад состояла из литвин и поляков. А сейчас они просто грабят все окрест, что могут. И свои еще сверху добавляют — отнимают то, что осталось.

Кто враг, кто свой, с кем воевать? И так уже не первый год.

Все держалось только на личном авторитете полководца. В мой они верили только понаслышке. Но была у меня надежда, что встреча с другими рязанцами повлияет на их моральный дух. Все же молодёжь-то уже кое-что видела и была вполне замотивирована. А это их дети и родня.

Наконец-то последние слова присяги были сказаны, и я направился к Серпухову. В тереме воеводы меня ждали гости и обед.

Вновь допросы и расспросы. Политика.

Переодевшись после сырой погоды, поручил Ваньке позаботиться о доспехе. Железо в такой сырости надо сразу обрабатывать, чистить, протирать, смазывать. А то в негодность придет и защитные свойства терять начнет.

На черноту мне в целом плевать, а вот тот факт, что ржавчина снижает прочность — объективен.

Пока ел, потребовал к себе отмытого Луи де Роуэна.

Он вошел, и я не сразу узнал его.

Осунувшийся, казалось, постаревший даже. Лицом поникший. Эффект воздействия возлияний должен был вроде уже подойти к концу, но, видимо, здесь наложился иной фактор. Поражение. И кому? Какому-то варвару, русскому самозванцу. И необходимость выполнять его условия. Или нарушить данную клятву.

Смотря на него, я сейчас очень сомневался, что, если оставлю его без внимания, он найдет сам в себе причины не делать обещанного. Он же рыцарь, а значит, клятва его играет роль только в случае, данном рыцарю. А перед ним кто? Самозванец. Холоп, но никак не равный ему человек. А значит, клятвы могут быть ничтожными.

Я прямо чувствовал, что он сейчас загружен этой внутренней дилеммой по самые уши.

Двигался медленно, раны, хоть и неглубокие, давали о себе знать. Спина, рука, нога. Чуть хромал. Вообще из лихого, злого, яростного человека, которым он показался мне там, под накрапывающим дождем, превратился в какую-то развалину с непрочным фундаментом в виде сомнительных убеждений.

— Садись. — Проговорил я на французском. Перешел на свой, великий и могучий, добавил. — Собратья, бумагу и перо этому немцу выдайте.

Охрана засуетилась, а я смотрел на Луи и раздумывал. Начал с простого.

— Сколько у тебя осталось человек, полковник?

— В строю семь сотен. — Процедил он. — Я не уверен, что они захотят предать Дмитрия и Якоба.

Как и думал. Но сейчас мне важное иное.

— Письма напишешь, мои гонцы отвезут их туда, куда скажешь. Ты же знаешь, где еще твои французы.

— Да.

— Как видишь, я свободно говорю на твоем языке и, поверь, неплохо читаю. А еще у меня есть собрат, твой соотечественник, Франсуа. И он обязательно прочтет написанное.

— Я понял. — В глаза его стояла бессильная злость

— Кто у вас главный?

— Делагарди.

— Это я знаю. Кто именно стоит над кавалерией.

— Я. Был я. Кого поставят взамен… Не знаю. Толковых капитанов трое.

Меня в целом это не особо волновало. Нужны были более высокие чины.

— Еще. Ты же здесь, а конницы в корпусе как минимум четыре тысячи.

Он воззрился на меня с немым вопросом, откуда мне это известно.

— Такое сложно скрыть, Луи. Кто у вас за главного еще? И как так вышло, что на юг пошло только пять тысяч? Где еще?

— Все знаешь, а это не знаешь. — Процедил он. Вздохнул. — Слово рыцаря мое, хоть язык себе режь.

Я засмеялся, открыто от души. Все же он еще боролся. Честь еще не была совершенно побеждена всякими рассуждениями о поединке.

— То есть ты думал, что можешь явиться в лагерь к этим злым, угрюмым, диким русским… — Начал я, просмеявшись и смотря на него пристально. — Сказать, что ты великий мечник и славный рыцарь, и вызвать на бой предводителя этих варваров. Просто так? — Я опять чуть ли не сорвался в смех с этой гениальной логики. — То есть ты решил, что сможешь меня обмануть и убить? Ты же хотел убить меня, Луи. А когда победил я, сидишь и считаешь себя обманутым. Ох уже это ваше европейское… Только вы можете побеждать, так?

Он резко вскинул взгляд, потом опустил глаза.

Ага, вы не понимаете, это другое. Так и хотелось выдать эту фразу, не так давно в мое время вошедшую в обиход.

— Тебе страшно, француз. — Продолжил я холодно. — Тебе было страшно, когда ты умчался из своего лагеря. Ты боялся вести своих людей второй раз против моей рати. Боялся, что они не подчинятся твоему приказу, не рискнут идти в бой, и это будет удар по твоему авторитету. Что, не били вас давно, а?

— Не вы. — Процедил он сквозь зубы. — Не самозванец и его холопы.

— Ага, значит, только от рыцаря ты принимаешь победу. — Я вновь чуть не засмеялся. Все же гонор этого француза был невероятен.

Но логика «улыбайся, пусть тебя за это ненавидят» работала на ура. Я понимал, что сейчас просто свожу с ума этого напыщенного индюка своим поведением. Лучший меч Франции, полковник, решился, приехал. И получил такой трепки, что мама не горюй.

— Ты одолел меня в поединке. — Процедил он сокрушенно. — Не знаю, как тебе это удалось. Может… — Он поднял взгляд. — Колдовство?

Глаза его расширились.

Все, что не вписывается в ваше понимание, вы обзываете магией. Боже, что за народ.

— То есть тебя можно одолеть только колдовством? — Я откровенно издевался над ним.

— В