очень похожа на ту, которую я читал раньше. А статья… я на нее обратил внимание лишь потому, что в ней товарищ Сталин впервые открыто и прямо обвинил «верных ленинцев» в том, что они — ленинцы. И, соответственно, ведут страну к развалу. А причины, по которым на начал работу против «заветов Ленина» только весной тридцатого года, тоже понять было можно: несмотря на то, что авторитет Сталина в партии был очень высок, должность он занимал самую что ни на есть низовую: все же секретарь, даже называемым «генеральным», считался лишь секретарем, то есть «принеси-подаем», и ему пришлось потратить шесть лет на то, чтобы обрасти верными соратниками и обрести определенную (хотя и очень еще ограниченную) свободу действий. И, что было тоже очень важно, он успел чисто «аппаратными способами» устранить противников, которые не побрезговали бы любыми способами устранения своего «идеологического противника».
В статье Сталин впервые открыто назвал «верных ленинцев» «льющими воду на мельницу наших классовых врагов». Без имен, но всем все было понятно — но уже на следующий день Сталин еще одну статью опубликовал, которая оставшимся «идеологическим врагам» связывала руки — и простой анализ этих двух текстов (особенно если их сравнивать с работами того же Ленина «по крестьянской тематике») показывал, что с этого момента начинается серьезная борьба с отрыжками ленинизма. Очень серьезная, и в ней Сталин все же смог победить — хотя бы потому, что его поддержали два выдающихся ученых и организатора промышленности: Струмилин и Кржижановский. Оба к товарищу Ленину относящиеся, мягко говоря, с брезгливостью…
На стороне Сталина сыграло и то, что до марта тридцатого партийная пресса всячески превозносила обоих специалистов, в том числе внушая народу, что оба они были «старыми большевиками» и «верными ленинцами» и только и делали, что занимались воплощением ленинских идей. Но по факту тот же Глеб Максимилианович вышел из РСДРП еще в шестом году, вышел со скандалом, официально заявив, что «нахождение в одной партии с Ульяновым — это публичное признание себя подлецом», а товарищ Струмилин вообще в большевиках не состоял, а был членом меньшевистского крыла РСДРП и оба вступили в партию лишь через неделю после смерти Ленина, да и то лишь после того, как Иосиф Виссарионович их лично уговорил это сделать, чтобы назначить на высокие должности в Госплане. Но так как оба «верных ленинца» публично идеи Сталина поддержали, остальным просто не оставалось ничего, как тоже с ними «согласиться».
Ну а материалы относительно вывоза за рубеж золота с помощью той же «паровозной аферы», думаю, они и сами нашли — включая распоряжение Ленина о запрете расследования этого дела. И о запрете расследования, куда делись двести миллионов золотом, выделенные на пресловутую Алгембу, а я еще намекнул Павлу Анатольевичу насчет посмотреть и о контракте на ремонт паровозов в Эстонии, заключенном Дзержинским. У «верных ленинцев» была какая-то нездоровая фиксация на сумме в двести миллионов рублей: двести миллионов они собрались передать в качестве репараций проигравшей войну Германии (и почти все выплатить им успели), двести — бесследно исчезли на Алгембе, двести выплатили шведам на несуществующие паровозы. А еще двести миллионов Дзержинский выплатил Эстонии за то, что они обязались отремонтировать для Советской России несколько тысяч паровозов. Ну да, могучая паровозоремонтная держава, таким авансом деньги на ремонт заплатить — в этом даже капли риска не просматривается. И ведь эстонцы, даже несмотря на то, что за средний ремонт паровоза им денег было выплачено больше, чем стоил новый паровоз, обязательства свои выполнили. Ну а что выполнили не полностью, так всякие бывают форс-мажоры, но ведь семь-то паровозов они отремонтировали! А в контракте возврата денег за невыполненные работы не предусматривалось, так что какие тут могут быть претензии?
И у Дзержинского тогда претензий не было, а вот у товарища Судоплатова сейчас все же возникли определенные вопросы. Но не к Эстонии, которой теперь вообще больше не существовало, а к товарищу Шарлатану. А так как по каким-то одному… начальству ведомым причинам мне запрещалось отныне покидать Горьковскую область и даже «крайне не рекомендовалось» выезжать за пределы Пьянско-Перевозского и Павловского районов, он сам ко мне во второй половине февраля прилетел. Мы с ним довольно много всяких вопросов обсудили — и обратно он улетел в целом моими ответами удовлетворенным, а в преддверии праздника Восьмого марта вышло постановление правительства о том, что отныне Пьянский Перевоз превращается в город. Пока в небольшой, но по согласованным планам году так к семидесятому там намечалось увеличить население тысяч так до двадцати человек…
А на празднование женского дня к нам в гости нагрянула Маринка с семейством, и она еще и братца с собой приволокла. И мы с Чугуновыми долго обсуждали новую Маринкину идею: она еще один моторчик придумала и даже опытный образец изготовить успела — и мы думали над тем, куда бы его приткнуть. То есть вариантов было много, но каждый предполагал предварительные и очень немаленькие расходы, так что было над чем подумать. Причем больше всего думать тут нужно было Вовке, поскольку «обвязку» двигателю Маринка сама делать даже не собиралась, а вот на авиазаводе ее изготовить было вроде бы и не особо трудно. На «большом» авиазаводе, тут ни Шахунья, ни тем более Пижма не годилась…
Честно говоря, наши разговоры на кухне «о судьбах Родины» так и остались бы пустым сотрясением воздуха, но на наше всеобщее счастье уже одиннадцатого к нам в гости и Зинаида Михайловна пожаловала. Ее — как раз в связи с праздником — тоже орденом Сталина наградили, и она заехала «сказать мне за это спасибо». Своеобычное спасибо, так что я порадовался, что и Маринка с Вовкой у нас пока еще оставались, и что соседка снизу тоже к нам на праздничный обед зашла:
— Послушай, потомок гамадрила, мне из-за тебя вон орден дали. За это, конечно, спасибо, но я не знаю, что ты там начальству наговорил, однако одна я больше отдуваться за тебя не стану. Из Минместпрома товарищ Пономаренко буквально с кровью выдернул средства на новый институт, который для тебя всякое делать будет, причем с моей кровью — но тогда я еще по природной наивности решила, что как-то утрату переживу. А сейчас уже точно не переживу, так что переживать придется уже тебе. Я тут списочек составила того, что ты мне должен будешь вынуть да положить, причем где-то до середины мая, и меня вообще не волнует, на какие шиши ты все это сделаешь. Но если не
