Его приятели, трое таких же разряженных гвардейцев, громко, угодливо загоготали, предвкушая хорошее представление.

— А может, — продолжал Толстой понижая голос до шепота, — вы подслушиваете, о чем чайки над Невой кричат? Говорят, они разносят самые опасные слухи. Не упустить бы! А то вдруг смуту затевают, пернатые.

Оскорбление. Пьяный треп? Нет, это продуманный, точный удар по самому больному — по чести офицера, вынужденного заниматься «грязной» работой.

Шея Воронцова окаменела, однако лицо осталось непроницаемой маской. Он не повысил голос; напротив, его слова прозвучали тише, и это заставило умолкнуть даже самых горластых.

— Граф, вы, кажется, выпили лишнего и забываетесь, — произнес он, отчеканивая каждое слово. — Дайте дорогу.

Эта отповедь, пренебрежение в каждом слоге подействовали на Толстого явно не так, как рассчитывал Алексей. Толстой явно привык, что его боятся, что перед ним лебезят или отвечают яростью на ярость. А здесь — непробиваемая стена вежливого презрения. Кровь опалила его щеки, игривая усмешка стекла с лица, уступив место злобной гримасе.

Подойдя ближе, вторгаясь в личное пространство Воронцова, он сузил глаза. Теперь их разделяло не больше фута, и воздух между ними будто искрил от агрессии.

— Я забываюсь? — прошипел он, в его голосе зазмеился яд. — Нет, капитан. Это вы забыли, что такое офицерская честь. Или променяли ее на сомнительное удовольствие копаться в чужом грязном белье?

Точка невозврата была пройдена. Даже пьяные дружки Толстого притихли, почуяв запах настоящей крови. Я, человек из будущего, где за слова максимум подают в суд, столкнулся с тем, что на моих глазах решается вопрос жизни и смерти.

Мой мозг лихорадочно заработал в поисках выхода, но его не было. Отказаться — значило покрыть себя вечным позором. Как дворянин и офицер, Воронцов был в ловушке.

Он не отступил ни на дюйм. Его взгляд был прикован к горящим яростью глазам Толстого.

— Завтра утром мой секундант нанесет вам визит, граф, — произнес он все тем же спокойным тоном. — Надеюсь, к тому времени вы протрезвеете.

Вызов был принят. Без пафоса, без лишних слов. Как принимают неизбежное. Дуэль. Слово из книг вдруг обрело плоть, запах пороха и вкус крови.

Казалось, инцидент исчерпан. Однако Толстой не собирался останавливаться. Получив сатисфакцию, он жаждал унизить. Растоптать.

Медленно, с демонстративным презрением, он перевел свой взгляд на меня. Его глаза ощупали мою одежду, осунувшееся после болезни лицо и, наконец, пригвоздили к месту трость в моей руке. Та самая трость с саламандрой, символ верности моих мастеров.

— Надеюсь, капитан, — он растянул слова, упиваясь каждым звуком, — в секунданты вы возьмете спутника? Этого… протеже.

Он выплюнул это слово, как оскорбление, вложив в него презрение аристократа к безродному выскочке. Его друзья снова загоготали, но на этот раз в их смехе прозвучало что-то нервное. Даже для них это было уже слишком.

— Право слово, — продолжал Толстой, не сводя с меня ядовитого взгляда, — я буду стрелять не целясь. Мне всегда было жаль калек… и их друзей.

Глава 11

Не дожидаясь продолжения речи Толстого, Воронцов стальной хваткой вцепился в мой локоть и, круто развернувшись, поволок за собой. В спину раздался пьяный, торжествующий хохот — звук чужой победы. Мы неслись прочь от набережной, и лишь стук моей трости о гранит да яростный, размеренный шаг капитана аккомпанировали этому отступлению.

В первом же переулке я не выдержал. Вырвал руку, преграждая ему путь.

— Почему мы ушли? — голос сорвался. — Так нельзя! Это же прямая угроза! Нужно позвать городового, подать жалобу коменданту! Арестовать его, в конце концов! Он же пьяный провокатор!

Воронцов остановился. В тусклом свете, падавшем из окна какой-то каморки, его лицо резко выделялось в сумерках. Он посмотрел на меня с горькой усталостью.

— Арестовать? — он криво усмехнулся. — Кого? Графа Толстого, любимца князя Долгорукого? На каком основании? Что он сказал пару дерзких слов в пьяном виде? Григорий, очнись. Это тебе не мастерская, где все подчиняется законам ремесла. Здесь действуют другие законы.

Я смотрел на него, и привычный мне мир логики давал трещину. Кажется я немного забыл где нахожусь.

— Но это же вызов на дуэль! Покушение на убийство, облеченное в ритуал! — вяло ответил я, понимая, что аргументы слабые.

— Дуэль, — продолжил он, видя мое смятение и растолковывая, как неразумному ребенку, — это суд чести. И первый пункт этого суда гласит: участники и их свидетели, секунданты, должны быть равны. Быть дворянами.

Он сделал паузу.

— Ты, Григорий, при всем моем к тебе уважении, — мещанин. Ты не имеешь права быть моим секундантом. И Толстой это прекрасно знает.

Смысл происходящего доходил до меня медленно, со скрипом. Глядя на каменное лицо Воронцова, мой разум — разум человека из двадцать первого века — отчаянно цеплялся за логику, пытаясь отыскать ее в этом диком спектакле.

— Но… это же абсурд, — шепотом вырвалось у меня. — Он оскорбил вас. Прилюдно. При чем здесь я и мое… происхождение?

Воронцов горько усмехнулся.

— При том, Григорий, что ты — оружие, которым он ударил. Самое удобное.

В голосе капитана прорезалась сталь.

— Он использовал тебя. Публично ткнул меня носом в то, что я, капитан гвардии, дворянин, якшаюсь с «чернью». Что в моем окружении не нашлось сейчас ни одного равного, ни одного благородного, и я вынужден опираться на плечо простолюдина. В нашем свете это удар по репутации.

От его слов стало неловко. Происходящее напоминало столкновение с неизвестным физическим законом, который отменял все, что ты знал до этого.

— Но позвольте… — я уцепился за последнюю соломинку. — Этот статус… дворянство… оно ведь не для всех по рождению дается? Должен же быть путь. Процедура. Алгоритм, в конце концов!

Ох, кажется, нужно вспоминать, что я попаданец и надо держать язык за зубами. Последние стрессовые события выбили из колеи. Соберись, Толя!

С удивлением взглянув на меня, Воронцов оперся плечом о холодную кирпичную стену. В его глазах промелькнуло что-то похожее на уважение к моему упрямому подходу к жизни.

— Алгоритм… — он задумчиво повторил мое странное слово. — Что ж, если тебе так угодно, алгоритм есть. Их даже два. Для таких, как ты. Путь первый — служба. Табель о рангах. Будешь служить государству верой и правдой. Кланяться кому надо, подписывать нужные бумаги, не задавать лишних вопросов. И если дослужишься до нижнего чина — получишь личное дворянство. Не потомственное, заметь. Твои дети снова будут никем.