От разложенного на столе богатства посылки нашего товарища коменданта у всех присутствующих, наверное, потекли слюнки. Я был совершенно не голоден после нормального обеда в столовой, но запах свежеиспечённого хлеба, а его ребята Василия закончили печь уже глубокой ночью, капитально ударил по вкусовым рецепторам.

В голову вдруг пришла совершенно шальная мысль об организации бартера с районами Закавказья, где с продуктами более-менее нормально, урожаи собирают, скот разводят, а вот как у них интересно обстоят дела с техникой? С тракторами, грузовиками, другой техникой?

Я был уверен, что моя затея с ремонтом разбитой немецкой техники взлетит, получит одобрение, и можно будет попытаться получить разрешение на натуральный обмен товарами. Сталинград предоставляет вам, например, восстановленные автомобили и трактора, переделанные из разбитых немецких танков и самоходок, а вы нам взамен продукты питания, семена для посева, ту же скотину в область, в том числе и племенной. Но делать это нужно только официально, строго с разрешения руководства страны и через соответствующие органы. Иначе можно влететь по полной программе, обвинят в хищении социалистической собственности и спекуляции в военное время.

Погружённый в свои мысли о логистике и возможностях обмена, я даже не заметил, как на столе появился свежезаваренный чай, конечно, сладкий, с сахаром, и бутерброды с тонко нарезанным салом и вяленым мясом.

Секретарь куда-то быстро сходила и принесла вообще деликатес в нынешнее голодное время: свежий зелёный лук, видимо, с какого-то подоконника.

Погружённый в свои мысли о своём очередном «великом» замысле, связанном с восстановлением города, я почти равнодушно, как что-то само собой разумеющееся, воспринял информацию о том, что секретаря зовут Зоя Николаевна. Кошелев оказался младшим братом её покойного мужа, похоронка на которого пришла неделю назад из-под Харькова, где сейчас идут ожесточённые бои. С заведующей архивом они родные сёстры-погодки, почти близнецы по внешности. Анне оказалось сорок шесть лет, а Зое, соответственно, сорок пять. Обе теперь с одиночку детьми на руках, пытаются выжить в этом разрушенном городе.

Последнее время, погружённый в свои заботы и мысли о восстановлении Сталинграда, о панельном строительстве, о ремонте техники, я даже как-то слегка отстранённо стал воспринимать продолжающуюся на западе страны войну. Несколько дней подряд ни разу никто в моём присутствии не говорил о пришедших кому-то похоронках, и не было слышно того бабьего дикого воя по погибшему или пропавшему без вести мужику, который иногда приходилось слышать в госпитале в Горьком. Не видел в глазах людей того невысказанного укора, который читался там раньше: ты хоть без ноги, но живой, вернулся, а мой…

И вот война напомнила мне о себе резко и больно. Пустым рукавом управляющего Беляева, который он старательно заправил за свой офицерский ремень. Скупыми, сдержанными словами заведующей архивом о похоронке, пришедшей на днях сестре на мужа. Напомнила, что она никуда не делась, что она продолжается, что каждый день где-то гибнут люди.

Есть мне совершенно не хотелось, и не только потому, что я был сыт после обеда. Просто голодные глаза двух сестёр, Анны и Зои, сразу отбили у меня весь аппетит. Видно было по их лицам, что обе давно питаются впроголодь, экономят каждую крошку на себе ради своих детей. Их руки были худыми, под глазами залегли тени, одежда висела на них мешком. Но не тут-то было.

Кошелев внезапно куда-то проворно из кабинета и вернулся с армейской плоской флягой. В содержимом этой фляги я был уверен на все сто процентов: медицинский спирт. Фронтовая традиция, святое дело для таких моментов.

Беляев, как старший во всех отношениях, и по возрасту, и по должности, разбавил содержимое фляги кипячёной водой из стоящего у него на столе какого-то даже чужеродного в нынешней обстановке, толстостенного стеклянного довоенного графина.

Графин явно был из другой жизни, из того довоенного мира, когда в этом кабинете шли обычные рабочие совещания. Беляев разлил разбавленный спирт по кружкам, женщинам, понятное дело, налил поменьше, примерно половину от мужской порции. Его рука слегка дрожала, и я увидел, как он крепко сжимает графин.

— За наших павших и за Победу! — его голос дрогнул на последнем слове, сорвался, а я подумал о том, сколько раз эти простые слова уже звучали в нашей стране за два года войны.

Сколько раз их произносили над братскими могилами, в госпиталях, в окопах, в тылу. И насколько больше раз они ещё прозвучат, прежде чем эта проклятая война наконец закончится нашей победой.

— Закусывайте, товарищ Хабаров, — секретарь Зоя Николаевна протянула мне кусок ржаного хлеба с тонко нарезанными ломтиками вяленого мяса, посыпанными зелёным луком.

Я молча взял, стараясь не смотреть ей в глаза, в которых стояли слёзы, готовые вот-вот пролиться. Она держалась изо всех сил, не желая показывать свою слабость, но боль недавней утраты была слишком свежей, слишком острой.

После таких тостов везде, в любой компании, какое-то время стоит тишина. Люди молча выпивают и закусывают, каждый, наверное, вспоминает что-то своё. Свои утраты, своих близких, оставшихся где-то на полях сражений, в братских могилах, в списках пропавших без вести. Кто-то вспоминает товарищей по оружию, кто-то родных.

Я взял свою кружку с горячим чаем и подошёл к висевшей на стене карте современного Сталинграда. Искусно выполненная, она была очень информативной и подробной.

На ней не просто схематически показаны все здания и сооружения города, но и тщательно указано их нынешнее состояние в виде математической дроби. Работа была проделана колоссальная, видно, что карту составляли кропотливо обходя каждый квартал.

Значение цифр в этих дробях мне было понятно и без особых объяснений. Числитель — это степень разрушения здания в процентах от его первоначального состояния. Знаменатель наверняка имеет отношение к проценту восстановления. В подавляющем большинстве дробей на этом плане в знаменателе стояла печальная цифра ноль. Это означало, что восстановление либо не начиналось вообще, либо не планировалось в ближайшее время. Печальная картина разрушения, жилой фонд города практически не восстанавливался, если не считать отдельных, точечных объектов.

Некоторые значки на карте были аккуратно подкрашены зелёным карандашом, и значение этой цветовой маркировки мне тоже было понятно без дополнительных пояснений. Так наверняка обозначены те здания и сооружения, которые используются в настоящий момент, пусть даже в полуразрушенном состоянии. Их было не так много, как хотелось бы для нормальной жизни города, но они всё-таки были. Административные здания,