— Ничего, — ответил я, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. — Просто любопытно.

Пауза повисла тяжело, наполненная тиканьем моих собственных часов где-то в глубине сознания и его хриплым, клокочущим дыханием.

— Столько времени бок о бок… А я… а я тебя совсем не знаю, оказалось. Ничего не хочешь мне рассказать? Хотя бы сейчас? — голос сорвался на просящую ноту, которой я сам удивился.

— Неа, — простонал он, закрывая глаза на мгновение. Казалось, даже это короткое слово отняло последние силы. Улыбка, вернее, ее подобие, искривила его окровавленные губы. — Не хочу…

Рука сама потянулась к кобуре.

— А если так? — спросил я, поднимая пистолет. Голос был чужим, металлическим. Дуло смотрело в его лоб, туда, где кровь смешалась с грязью и потом.

Соня медленно открыл глаза. В них не было ни страха, ни удивления. Только бесконечная, леденящая пустота. Он посмотрел на пистолет, потом снова на меня, и в его взгляде читалось что-то вроде презрительного сожаления.

— Давай, — прошептал он, и звук был похож на шорох сухих листьев. — Мне всё равно край…

Безразличие в его голосе было абсолютным, окончательным. И он не врал. Камуфляжная куртка на его животе и боку была неестественно вздута, пропитана темной, почти черной влагой, которая сочилась сквозь ткань. Земля вокруг него была уже не серой, а темно-бурой, впитавшей слишком много. Соня говорил правду, его время почти истекло.

Пистолет в моей руке внезапно показался неподъемно тяжелым, бесполезным. Я опустил его.

— Может… может санитаров позвать? — выдохнул я, уже зная ответ, но чувствуя, что обязан спросить. Обязан сделать этот жест.

Соня фыркнул, и этот звук перешёл в болезненный хрип.

— Нет смысла, — прошипел он, с трудом переводя дыхание. Капли алой пены выступили у него в уголках губ. — Добей лучше. Или уйди. Надоело…

— Не могу, — прошептал я, отводя взгляд. Стыд? Жалость? Или просто трусость? — Я… я не убийца. — Слова повисли в воздухе, звуча фальшиво даже в моих собственных ушах.

Тут Соня засмеялся. Настоящим, горловым, хотя и захлебывающимся смехом, который переходил в мучительный кашель. Он задыхался, трясясь всем телом, и капли крови летели из его рта.

— Пионер… — он выплюнул комок крови, — не убийца⁈ — он снова закашлялся, но смех не унимался, безумный и горький. — Ох, гонишь, старик! Да на тебе… да на тебе крови столько, сколько на всех головорезах этого проклятого города… не наберется! — Он уставился на меня, и в его глазах, сквозь боль и предсмертную муть, горел огонек настоящей, чистой ненависти. — Ты думаешь… ты думаешь я тебя не помню⁈ — выкрикнул он с такой силой, что голос на мгновение окреп, обнажая всю глубину презрения.

— Помнишь, конечно, — тихо ответил я, глядя куда-то мимо него. — Мы ведь даже почти подружились. Какое-то время.

— Не здесь… — выдохнул Соня, и его голос снова ослаб, стал едва различимым шепотом. Он с трудом повернул голову, как будто хотел посмотреть куда-то вдаль, сквозь стены, сквозь время. — Там… раньше. Ты же монстр, — прошептал он, и в этом шепоте была страшная сила убежденности. — Просто, сука, кровожадный монстр!

Каждое слово давалось ему с невероятным усилием, но он выжимал их из себя, словно это было последним, что он должен был сказать на этом свете. Его глаза, мутнеющие, но все еще полные презрения, впились в меня. — Как… как тебя еще земля носит?.. — он захрипел, и казалось, это был последний выдох.

Я почувствовал, как холодная волна злости поднимается во мне, вытесняя возникшее было сострадание.

— Да нормально, — отрезал я, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Сам видишь, стою, не падаю.

Это была глупая, детская отмазка, но мне в этот момент это казалось уместным.

Соня лишь слабо дёрнул головой, как будто отгоняя назойливую муху. Его взгляд стал совсем стеклянным, устремленным в никуда.

— Пошел ты… — прошелестели его губы, сквозь еле слышный выдох.

Молчание повисло тяжелее прежнего. Только хриплое, прерывистое дыхание Сони нарушало его, становясь всё тише и реже. Я опустился на корточки рядом, не в силах уйти.

— Соня, — начал я снова, голос сорвался. — Послушай… перед концом. Хоть что-то. Покайся, что ли? Или… расскажи. Как ты сбежал от Лосева? Кто ещё из ваших сейчас здесь? Сколько вас?

Вопросы висели в воздухе, никчемные и запоздалые. Я знал что он не расскажет, но зачем-то все равно спрашивал, не мог не спросить. Может, чтобы заглушить тишину? Или чтобы понять самому? Соня не ответил. Его глаза были полуприкрыты, но в уголке губ все так же играла та же самая, мертвая, циничная усмешка. Она, казалось, застыла навеки. Я видел, как его грудь едва поднимается.

— Ну же… — прошептал я, уже не надеясь. — Хоть слово…

Но ответом был лишь выдох, более долгий, чем предыдущий, и полная тишина после него. Усмешка так и осталась на его лице посмертной маской. Время остановилось. Минута? Пять? Десять? Я не знал. Только когда чей-то резкий крик нарушил в тишину, я вздрогнул. Очнулся. Поднялся. Ноги были ватными. Еще раз посмотрел на Соню. Ничего не изменилось. Он ушел, унеся все ответы с собой. Я развернулся и пошел прочь, не оглядываясь, ступая по грязи и прошлогодней траве.

Слова Сони — «кровожадный монстр» — звенели в ушах навязчивым, невыключаемым фоном. Я шел обратно к месту боя не потому, что хотел, а потому что ноги несли сами, будто на автопилоте, по протоптанной в грязи тропе. Возвращался в эпицентр кошмара. Запах здесь теперь стал другим — тяжелее, к гуще прежней вони гари, пороха и пыли теперь примешивался тошнотворный, сладковато-приторный дух свежей мертвечины. Не гниющей массы, а именно только что пролитой крови, открытых ран, освобожденных кишок. Запах скотобойни. Я не искал ничего. Просто ходил. Медленно, почти бесцельно. Взгляд скользил по разбитым кирпичным стенам столовой, испещренным пулями и осколками. Я наступал на гильзы — они хрустели под подошвами, словно сухие ветки.

Собирающие трупы солдаты двигались с усталой, почти механической бесчувственностью. Двое, согнувшись под невидимой тяжестью, волокли за руки и ноги бесформенный, завёрнутый в серую мешковину сверток. Он оставлял за собой влажный, темный след по пыльной земле. У кузова стоял третий, широко расставив ноги для устойчивости. Бросили. Тупо, глухо. Тело ударилось о металл днища, затем сползло на уже лежащие в кузове другие. Нога одного мертвеца, обутая в порванный кроссовок, неестественно торчала вверх, трясясь в такт работе двигателя. Грузовик медленно, методично заполнялся.

Капитан стоял возле грузовика, прислонившись к борту. Он курил, разглядывая меня исподлобья, его глаза — узкие, колючие, как щепки, не просто смотрели — сканировали. В них не было любопытства, только