На губах Алексея мелькнула улыбка — он живо представил себе эту сцену. Отец в своем репертуаре.

— И что, нажал? — спросил он.

— А как же! — фыркнул Брюс. — Он же Август Сильный. Любопытство и тщеславие — два фрегата, что им движут.

Брюс выдержал театральную паузу, наслаждаясь эффектом.

— И вот, он нажимает, фигурка отца твоего, взмахивает… Вжик! Головенка куклы-Августа падает в корзиночку. Занавес.

Глядя на Брюса серьезным, оценивающим взглядом, Алексей видел в этой байке и грубую шутку, и выверенный политический ход.

— Жестоко, — произнес он. — Однако красиво.

— Это еще не все, — Брюс подался вперед, понизив голос до заговорщицкого шепота. — В донесении об этом лишь намекнули, между строк. Едва лезвие опускалось, из шкатулки вырывалось крошечное облачко. Смирновская штучка. В самой малой доле. Не отрава, нет. Так, «для настроения». «Благовоние».

Шотландец хихикнул в усы.

— Эффект, докладывают, был чудовищный. Сначала побледнел сам Август. Затем дамы начали хвататься за корсеты. Следом гвардейцы, бравые вояки, вдруг позеленели и бросились к окнам. Через пять минут зал опустел. Весь двор, включая короля, выворачивало наизнанку в саду. Публичное необъяснимое унижение.

Теперь на лице Алексея расцвела тонкая, хищная улыбка. Взяв со стола перо, он сделал несколько быстрых пометок в своей записной книжке. Это не анекдот. Это урок.

В голове все сложилось в изящную схему: прямолинейная отцовская дерзость, помноженная на асимметричную, почти невидимую инженерную логику Учителя. Идеальная операция. Отец бы просто пригрозил саблей; Учитель — нашел бы способ разорить Августа, не выходя из кабинета. Их союз же породил это… произведение искусства. Унижение, которое невозможно доказать. В самом деле, что они напишут в ноте протеста? Что их король не выносит запаха русской механической игрушки?

Он снова и снова прокручивал в голове эту комбинацию, восхищаясь ее эффективностью. Таран отцовской воли и яд, что проникает сквозь любые стены, — логика Учителя. Порознь они сильны. Но вместе — непобедимы.

— Да, — сказал он, откладывая перо. — Этому стоит поучиться. Передать Нартову мою благодарность.

Внезапный шум из главного зала прервал их на полуслове. Музыка оборвалась, а гул голосов и смех резко смолкли, сменившись гнетущей тишиной. В этом внезапном безмолвии оглушительно прозвучал звон разбитого стекла — кто-то из придворных выронил бокал.

— Что там еще? — поморщился Брюс.

Переглянувшись, они вышли из кабинета и оказались в самом центре немой сцены. Вся ассамблея расступилась, образовав широкий круг. В центре этого круга, бледный, но с высокомерно задранной головой, стоял папский легат. А напротив него — императрица Екатерина.

Дрожащим от волнения, но громким, почти крикливым голосом легат зачитывал какой-то документ. Его грозные латинские инвективы раскатывались по залу, хотя для большинства собравшихся были абсолютно непонятны.

Латынь была незнакома большинству, но интонации — предельно ясны. В душном, пропитанном духами воздухе ассамблеи официальный язык проклятий и ультиматумов звучал чужеродно и зловеще. Легат, маленький человечек в лиловой сутане, читал, и голос его срывался от едва сдерживаемого волнения, смешанного с фанатичным экстазом. Придворные растерянно переглядывались, шепчась: «Что происходит? Почему прервали танцы? Кто этот итальянец и почему он так кричит?»

Алексей стоял рядом с Брюсом, и с каждой фразой его лицо каменело. Он-то, в отличие от остальных, латынь знал. И понимал каждое слово. Как и императрица. Брюс, стоявший рядом, наклонился, чтобы тихо, почти беззвучно, перевести на ухо ключевые пассажи, но Алексей жестом остановил его. Он и так все слышал. «Petrus… Haereticus… Smyrnov… Diabolus…» Еретик. Дьявол.

Эхо грома, ударившего в Версале, наконец докатилось до Петербурга.

Внутри Наследника закипала ярость. Они посмели. Здесь, в нашем доме, в сердце зарождающейся Империи, объявить войну его отцу. Его Учителю. Мысли заметались, просчитывая варианты. Приказ гвардии? Схватить наглеца и бросить в каземат? Слишком грубо. Это выставит их именно теми варварами, какими их жаждет видеть Европа. Отец бы, не раздумывая, так и поступил. Публичная обструкция, дипломатические ноты? Долго, слабо, бесполезно. А что Учитель? Он бы нашел способ заставить противника унизить самого себя, не прикоснувшись к нему и пальцем. Нужен был жест. Мгновенный, сильный, но не грубый. Символический.

Наконец, легат замолчал. С вызовом оглядев замершую толпу, он вперил взгляд в императрицу, стоявшую в центре зала. Он ждал реакции: страха, гнева, растерянности.

Екатерина, стоявшая с совершенно непроницаемым лицом, медленно повернула голову к Алексею. Их взгляды встретились. В ее глазах плескался страх и детский, растерянный, безмолвный вопрос: «Что делать?» Этот страх мгновенно отрезвил Алексея, погасив его собственную ярость. Едва заметным движением подбородка он кивнул. Действуй.

И она начала действовать.

Она грациозно двинулась к легату. В мертвой тишине слышался шелест ее платья. Императрица пересекала зал. Придворные расступались перед ней, как воды Красного моря перед Моисеем. Страх испарился с ее лица. Она олицетворяла ледяное величие императрицы, идущей вершить суд.

Подойдя к нему вплотную, она ошеломила легата, ожидавшего вопроса или гневной тирады. Вместо этого Екатерина молча протянула руку, властно глядя на пергамент, который он все еще сжимал в дрожащих пальцах. Он растерялся, но инстинктивно, по привычке подчиняться монархам, вложил ей в ладонь папскую буллу. Ее пальцы, унизанные перстнями, сомкнулись на документе; легат попытался было удержать его, но ее хватка оказалась неожиданно сильной.

Не удостоив текст и взгляда, она спокойно, почти небрежно, свернула пергамент в тугую трубку. Затем повернулась спиной к ошеломленному легату и так же медленно пошла к огромному камину, где весело пылали поленья.

Зал затаился. Алексей понял, что решила сделать императрица. И мысленно аплодировал ей. Он просканировал толпу взглядом. Старые бояре суеверно крестились. Иностранные послы лихорадочно зашептались. Англичанин делал вид, что поправляет галстук, но выдавал себя нервно дергающимся кадыком.

Екатерина подошла к камину. На мгновение застыла, глядя на огонь. Потом, легким, изящным движением двух пальцев, брезгливо бросила свернутую буллу в самое пекло.

Пергамент вспыхнул. Ярко и жадно. Пламя облизало его, буквы чернели, съеживались. Через мгновение от грозного послания Святого Престола остался только черный комок пепла, который тут же подхватила тяга и унесла в трубу.

В пламени камина сгорал не пергамент. На глазах у всего двора, у послов и бояр, в прах обращался авторитет Святого Престола. Не вступая в споры, не опускаясь до крика, Екатерина одним жестом продемонстрировала, что для молодой Российской Империи слова самого Папы Римского