— Пойдём, — сказал окольничий просто, по-человечески, и Черкас почувствовал идущую от него поддержку.

Черкас вдохнул глубоко — раз-два, раз-два, совсем как перед атакой, когда надо собрать силы в кулак, и шагнул следом. Он слышал, как позади сдержанно шуршат кафтаны провожающих взглядами, как где-то высоко, над камнем и золотом дворцов, над суетой человеческой, в холодном воздухе реет колокольный звон — длинный, ровный, московский, такой, какого нет нигде больше на Руси.

Впереди была палата, где сидел кроткий и благочестивый государь Фёдор, последний из рода Рюриковичей на троне, и рядом — зоркий, умный Борис Годунов, тот, кто в эти смутные годы держал страну в железном кулаке, не давая ей рассыпаться.

Ведь все именно так, да? Царь и Годунов и вправду такие, подумал Черкас, заставляя себя не сомневаться в успехе. Они помогут!

Перед самым порогом Грановитой палаты Черкас ещё раз потрогал мешочек с печатями — как воин щупает эфес перед битвой, убеждаясь, что оружие на месте — и, перешагнув высокий порог, поклонился. Стрелец за его спиной плавно, почти беззвучно закрыл дверь.

* * *

От автора:

Взял небольшую паузу в динамике, сделал одну главу с большим количеством описаний «немного под старину». Не знаю, правильно ли поступил, но что есть, то есть! Она, в принципе, очень атмосферная! Я старался!))

Глава 10

* * *

Палата ошеломила великолепием. Своды высотой в три человеческих роста были расписаны библейскими сценами — там Самсон раздирал пасть льву, Давид шёл на Голиафа, Иисус Навин останавливал солнце. Стены покрывала золотая резьба такой тонкой работы, что казалось — это не камень, а застывшее золотое кружево. Окна — узкие, высокие — были забраны не слюдой, а настоящим стеклом, через которое лился дневной свет, преломляясь в хрустальных подвесках паникадил. Пол устилали ковры такие толстые, что нога утопала, как в мягком мху.

В дальнем конце палаты, на возвышении в три ступени, стояло кресло. Резное, крытое алым бархатом, с золочёными львами на подлокотниках. В нем сидел человек лет тридцати пяти, бледный, с жидкой русой бородкой, в тёмном кафтане, расшитом жемчугом. На голове — шапка с образками святых, в руке — чётки янтарные. Это был царь Фёдор Иоаннович, сын Грозного. Как не похож на отца! Взгляд кроткий, отрешённый, устремлённый куда-то поверх головы Черкаса, словно царь видел что-то иное, недоступное простым смертным.

Рядом с креслом, чуть позади, стоял другой человек — высокий, плотный, с окладистой тёмной бородой, в парчовом кафтане цвета спелой вишни. Лицо красивое, правильное, но с той печатью властности, которая делает красоту грозной. Глаза карие, внимательные, изучающие — смотрели прямо на Черкаса, и от этого взгляда по спине пробежал холодок. Борис Годунов. О нем и говорить не надо, всё написано в его осанке, в повороте головы.

У стен палаты выстроились бояре — человек десять в дорогих одеждах, все с золотыми цепями на груди, с перстнями, сверкающими при каждом движении. Лица надменные, холодные, оценивающие. В углу, за небольшим столиком, сидел дьяк с пером наготове — записывать каждое слово. У дверей застыли четверо стрельцов в парадной форме — алые кафтаны расшиты золотом, бердыши начищены до зеркального блеска.

— Государь, — начал окольничий, выступив вперёд, — по твоему повелению привёл казачьего сотника Черкаса Александрова, что от атамана Ермака с вестями о взятии Сибирского царства прибыл.

Царь Фёдор медленно перевёл взгляд на Черкаса, словно с трудом возвращаясь из своих дум. Улыбнулся слабо, по-детски почти, и тихо, еле слышно произнёс:

— Казак… Из Сибири далёкой… Бог послал…

Борис Годунов чуть наклонился к царю, что-то шепнул. Фёдор кивнул и замолчал, перебирая чётки.

— Говори, сотник, — произнёс Годунов, и его густой, уверенный, привычный повелевать голос наполнил всю палату. — Государь слушает. Что атаман твой Ермак велел передать? Какие вести из-за Камня несёшь?

Черкас сделал три шага вперёд, как положено, и опустился на одно колено. В голове пронеслось — вот он, миг, ради которого проделал путь в полторы тысячи вёрст, терпел холод, голод и опасности.

— Государь царь и великий князь Фёдор Иоаннович всея Руси! — начал он громко, чётко, как на плацу. — Бьёт челом холоп твой, казачий сотник Черкас Александров! По повелению атамана Ермака и всего войска казачьего пришёл к твоему царскому величеству с радостной вестью!

Он выдержал паузу, давая словам улечься в тишине палаты, и продолжил:

— Божьей милостью и с твоей царской волей взяли мы, казаки, Сибирское царство! В день Покрова Пресвятой Богородицы минувшего лета штурмом захватили город Искер на реке Иртыш, столицу хана Кучума. Сам Кучум с остатками орды бежал в степи. Город укрепили, гарнизон поставили, над воротами крест водрузили и твоё, государь, знамя! Когда захотел хан вернуть город, был бит нами без жалости, и ушел он в слезах, потеряв сотни воинов!

В палате стало совсем тихо. Даже перо дьяка перестало скрипеть. Царь Фёдор приподнялся в кресле, глаза его заблестели живым интересом.

— Крест водрузили? — переспросил он тихо. — И церковь поставили?

— Поставили, государь, — подтвердил Черкас. — Малую пока, деревянную, но уже службы идут. Священник Игнатий, что с нами пошёл, крестит остяков, вогулов, всех, кто пожелает.

— Благое дело… — прошептал царь и перекрестился. — Господь да воздаст вам…

Борис Годунов сделал шаг вперёд, и его тень упала на ковёр перед Черкасом.

— Продолжай, сотник. Какие народы покорили? Что с ясаком?

Черкас поднял голову, встретил взгляд правителя прямо, как учил дьяк.

— Кроме Искера, много поселений власть царя признали. Остяцкие и вогульские старейшины присягу принесли, ясак платить обязались. За время собрали сорок сороков соболей, тысячу горностаев, пятьсот лисиц чёрных, бобров речных три сотни. Всё записано, опись при мне.

Он достал из мешочка свиток, протянул окольничему. Тот передал Годунову. Борис развернул, пробежал глазами, кивнул одобрительно.

— Богато, — произнёс он. — А удержите ли? Сколько вас там осталось?

Вот он, главный вопрос. Черкас выпрямился на колене.

— Было нас пятьсот сорок, как за Камень пошли. Теперь осталось триста восемьдесят семь человек, государь. В боях пали, от ран померли, от хвори зимней… Но те, что остались — каждый за десятерых стоит. Закалённые, Сибирь знают. Однако без помощи царской, боюсь, не удержим. Кучум силу собирает, бухарцы ему помогают, ногайцы тоже. Весной навалятся — не устоим. Один раз мы отбились,