— Ну что, Аглаюшка, как пациент? — спросил он, окидывая взглядом Ивана Павловича. — Дай угадаю — н ехочет лечится?

— Не хочет! — кивнула та.

— Ну а что ты хотела от Ивана Павловича? Он у нас такой.

— Алексей Николаевич, а вы по какому делу сюда? — прищурилась Аглая. — К Ивану Павловичу ведь пришли, так? Покоя ему не даете!

— Вот ведь! — рассмеялся Гробовский. — Женщину не проведешь! Верно говоришь, Аглая. К Ивану Павловичу я… Да не ругайся ты! Я ведь просто спросить. Пусть лечиться, я же не против. А то что он парой слов со мной перекинется это же здоровью его не помешает? Ну вот и хорошо! Иван Палыч, — он повернулся к другу, — я по поводу Хорунжего. Расскажи что знаешь о них. Каждый пустяк может быть важен.

Аглая хотела было возразить, что осмотр еще не закончен, но увидела решимость в глазах мужа и промолчала, занявшись стерилизацией инструментов в углу.

Иван Павлович тяжело вздохнул, откинувшись на спинку кушетки. Приятное ощущение заботы мгновенно испарилось, сменившись холодной памятью о болотах.

— Как я понял лагерь их — непостоянный, — начал он тихо, глядя в окно. — На том острове, где ты меня нашел, была лишь временная база, перевалочный пункт. Основное лежбище — глубже в болотах, километрах в пяти-семи. Там несколько изб, хорошо замаскированных. Вроде бы там раньше селение маленькое староверов было, та брошенное теперь. Никто о нем ничего и не знает, кроме этого Хорунжего. Где меня держали — это только самый первый домик. На окраине, если можно так сказать.

Гробовский достал блокнот, принялся все тщательно записывать.

— Человек десять-пятнадцать я видел лично. Но судя по разговорам, их больше. Часть всегда «в работе» — набеги на окрестные деревни, на тракт. Вооружены кто во что горазд: винтовки «берданы», маузеры, охотничьи ружья. Патронов, судя по всему, не жалеют. Есть у них и пулемет.

— Пулемет? — свистнул Гробовский. — Откуда?

— «Льюис», английский. Говорили, сняли с разбитого броневика где-то под Псковом. Привезли в разобранном виде. Стрелял ли он у них — не знаю, не довелось услышать.

— Хорунжий. Каков он? Ты его видел?

Иван Павлович помрачнел.

— Видел мельком, всего пару раз. Он приезжал в лагерь перед тем, как я попал в плен, и один раз после. Мужчина лет сорока, крепкий, с казачьей выправкой. Лицо жесткое, глаза холодные, пустые. Говорит мало, тихо, но его слушаются беспрекословно. Боятся его панически. Жестокий… При мне одно чуть до смерти нагайкой не забил. А потом заставил меня того же бандита лечить.

В кабинете повисла тяжелая пауза. Аглая замерла с пробиркой в руках.

— Думаю, у него связи имеются по деревням, — продолжал Иван Павлович. — Потому что точно знает он, когда куда идти грабить — где кассы полные, где склады забили. Никогда пустой не уходит.

— М-да… — недобро протянул Гробовский, закрывая блокнот. — Чувствую, придется нам повозиться с этим Хорунжим.

— Нам? — красноречиво переспросила Аглая.

— Ну я имею ввиду…

— Алексей Николаевич! — с нажимом произнесла девушка. — Иван Павлович как минимум неделю еще будет на выздоровлении!

— Но…

— И никаких «но»!

— Вот ведь черт! Угораздило жениться на главной врачихе! — совсем тихо пробубнил Гробовский.

— Я тогда санитаркой была! — гордо заметила Аглая.

Гробовский хмыкнул, хотел что-то добавить, но дверь кабинета внезапно с силой распахнулась, ударившись о стену. На пороге стоял Виктор Красников. Его обычно молодое и энергичное лицо теперь было хмурым, даже мрачным.

— Виктор Иванович? — первым нарушил тишину Гробовский, насторожившись.

Красников медленно вошел, прикрыл за собой дверь. Его пальцы сжали какую-то смятую бумажную телеграфную ленту.

Увидев Петрова, Красников улыбнулся, но улыбка выдалась не такой радостной.

— Рад, что ты жив и здоров, Иван Павлович, — произнес он глухо, кивком головы поприветствовав доктора. — Очень рад. Мы уж тут думали… да ладно, что было — то прошло. Я по другому делу.

— По какому? — осторожно спросил Гробовский.

— Алексей Николаевич, — Красников повернулся к нему, и его голос прозвучал официально и отчужденно. — Твое заявление о приеме на службу… в штат милиции… рассмотрено.

Гробовский замер.

— И…? — только и смог выдохнуть он весь в нетерпении.

— Отказано, — слово прозвучало как приговор. — Категорически. Решение уездного комитета.

— Но почему⁈ — вырвалось у Гробовского. — После вчерашнего… После того, как мы…

— После вчерашнего как раз и началось! — резко оборвал его Красников, и его сдержанность наконец лопнула. В глазах вспыхнули гнев и отчаяние. — Ты думаешь, угон паровоза и стрельба на перегоне остались незамеченными? На тебя, Алексей Николаевич, поступил донос. Очень подробный. В уезде уже вовсю интересуются личностью «бывшего штабс-капитана Гробовского», самовольно проводящего опасные операции и втягивающего в них гражданских лиц!

Он швырнул смятую телеграмму на стол. Она упала рядом с медицинскими инструментами.

— Мне едва удалось убедить их, что твои действия были вынужденными! Но о приеме на службу речи быть не может. Более того… — Красников отвел взгляд, смотря в стену где-то позади Гробовского. Его голос снова стал тихим. — Мне приказано взять с тебя подписку о невыезде. И начать служебную проверку по факту твоих… контактов с криминальными элементами.

Гробовский отшатнулся, будто от удара.

— Какие еще контакты? Я эти элементы вылавливал!

— А по документам выходит, что ты, будучи внештатным консультантом, самовольно покинул район, вступил в перестрелку с неизвестными, а затем угнал железнодорожный состав! И все это — без всякой санкции! Кто эти «бандиты»? Где доказательства? Там, на верху, — он показал на потолок, — сильно не довольны твоими лихими делами.

В кабинете воцарилась мертвая тишина. Аглая в ужасе смотрела на мужа, ее рука инстинктивно потянулась к животу. Иван Павлович медленно поднялся.

Гробовский стоял, не двигаясь. Все его прошлое — служба в царской сыскной полиции, офицерские погоны, ранения на германском фронте — все это в одно мгновение превратилось из опыта в обузу, в доказательство его неблагонадежности. Он видел в глазах Красникова не злобу, а вынужденную жестокость. Начальника милиции поставили перед выбором, и он этот выбор сделал.

— Так что, выходит, я теперь… под следствием? —