И ведь прав. Мы все шли на убой. И техника, и люди.

Апофеоз этого вязкого кошмара наступил на пятый день, при переправе через какую-то вонючую, затянутую тиной речку. Местность — хуже не придумаешь: болотистый берег, скользкая глина. Гвардейцы, чертыхаясь, таскали бревна. Машины, ревя и скользя, по одной переползали на другой берег. И тут сев на брюхо, встала роскошная карета Анны Морозовой, этот нелепый островок цивилизации в нашем железном хаосе, не выдержал, треснула задняя ось.

Колонна остановилась. Прикрыв глаза, я медленно выдохнул. Ну конечно. Ось. Что может быть милее, чем ковать новую в чистом поле, когда за каждым деревом тебя может ждать арбалетный болт или шальная пуля?

Наблюдавший за всем с брони Петр, кажется, только этого и ждал. На его обветренном лице расцвела улыбка хищника, учуявшего кровь.

— Вот так незадача, Анна Борисовна! — пророкотал он, подъехав ближе. — Что же делать станем? Казну посольства в грязи не оставишь!

С таким невозмутимым видом, будто только что вышла на балкон своего московского дома, Анна выбралась из накренившегося экипажа.

— Прошу выделить мне место в обозе, Государь, да пару солдат, чтобы бумаги перенести, — нахмурившись ответила она.

— В обозе-то, душа моя, и яблоку негде упасть! — сокрушенно вздохнул Петр, оглядывая колонну. И тут его взгляд «случайно» остановился на мне. — Разве что… Генерал! У тебя в штабной машине, поди, не тесно? Придется тебе, барон, приютить нашего казначея. Дело государственной важности!

Он едва заметно мне подмигнул.

Вот же…

Ясно. Сваха. Император Всероссийский в роли деревенской свахи. Цирк.

Не дожидаясь моего согласия, Анна уже командовала гвардейцами. Через полчаса мой спартанский штабной «Бурлак» был оккупирован: два окованных сундука, походный столик, письменный прибор. Воздух наполнился тонким ароматом духов. Анна устроилась за столиком и, не обращая на меня ни малейшего внимания, углубилась в свои ведомости.

Переправа продолжилась. Я же стоял у смотровой щели, глядя на ощетинившийся лес. Внутри тягача у нас сложился странный, молчаливый быт. Я — с картами и донесениями, она — с финансовыми отчетами. Мы почти не разговаривали, обмениваясь лишь короткими, деловыми фразами. Но само ее присутствие вносила в мой упорядоченный, мужской мир элемент непредсказуемости. Естественно пришлось обустроить ей, как даме отсек. Благо плотник был рукастый — быстро соорудил.

— Месье барон, — голос Дюпре заставил меня оторваться от карты. Он ехал в соседней машине, в мехцехе Нартова. А сейчас перебежал на мою машину. — Позволю себе заметить, наши преследователи сменили тактику. Они больше не лезут на рожон.

Я прильнул к триплексу. Впереди, за лесом, небо подсвечивало неровное, багровое зарево.

— Что там? — спросила Анна, не поднимая головы от бумаг.

— Горит хутор или деревня. На нашем пути, — ответил я. — Видимо выжигают все перед нами. Фураж, провиант. Пытаются взять измором.

— Не выйдет, — она перелистнула страницу в своем гроссбухе. — Контракт на поставку зерна с виленскими купцами я заключила еще в Петербурге. Оплата по факту доставки. Они сами привезут его нам навстречу. И сами будут охранять. Бизнес, Петр Алексеевич. Ничего личного.

Пока мы тут играли в войну, она вела свою войну, и, похоже, выигрывала.

Не успела она договорить, как дверь распахнулась и в фургон ввалился Ушаков.

— Отряд некоего пана Красинского, — доложил он с порога, отряхивая с плаща снег. — Голов двести. Перекрыли дорогу у старого брода. Ждут.

— Наконец-то, — пробормотал я. — Хоть какая-то определенность.

Я уже собирался отдать приказ Орлову, когда меня остановил скрипучий голос Остермана. Мой тихий, незаметный «немчик», корпевший в углу над какими-то польскими грамотами, поднял на меня свои бесцветные глаза.

— Позвольте, господин генерал. Пан Красинский — крупнейший землевладелец в этом воеводстве. Однако, согласно реестру, три четверти его земель заложены в амстердамском банке Ван Дер Круппа. И срок выплаты по основному векселю истекает через две недели.

Остерман замолчал. Анна Морозова медленно подняла голову от своих бумаг. В ее глазах блеснул огонек — тот же, что, кажется, вспыхнул и в моей голове.

— То есть, если пан Красинский сейчас героически погибнет в бою за веру и отчизну… — протянул я.

— … то его земли отойдут голландским банкирам, — закончил Остерман.

— Которые с радостью продадут их нам за полцены, — добавила Анна, и на ее губах появилась хищная улыбка.

Вот она, моя «свора» в действии. Ушаков находит врага. Остерман находит его слабое место. А Анна готовит удавку. Мне оставалось только затянуть петлю.

— Орлову — отбой, — сказал я. — К бою готовится госпожа Морозова. Андрей, — повернулся я к Ушакову.

Наш штабной «Бурлак» превратился в подобие Ноева ковчега, с той лишь разницей, что тварей каждой было не по паре, а по одной, и все — хищники. Снаружи — выжженная земля. Внутри — тихая война. Непрерывная вибрация двигателя въелась в кости, заставляя подрагивать стрелку компаса и расплескиваться кофе в медной кружке Анны. Воздух пропитался дикой смесью: горячее масло, угольная гарь, остывающий металл и ее духи — терпкие, с ноткой корицы, совершенно неуместные в этом железном аду. В этой грохочущей коробке мы существовали как два зверя в одной клетке — стараясь не задевать друг друга, каждый на своей территории.

По вечерам клетка превращалась в центр принятия решений. Ушаков приносил донесения, Остерман — свои аналитические выкладки, Орлов — докладывал о стычках. При свете масляной лампы, водя пальцем по карте, я планировал следующий бросок, а Анна рядом, склонившись над счетами, тут же переводила мои планы в звонкую монету.

— Завтра обходим отряд пана Красинского южнее, через болота, — говорил я, прочерчивая линию. — Потеряем часов шесть, но избежим боя.

— Шесть часов простоя, — не поднимая головы от гроссбухов, тут же отзывалась она, — это три тонны угля. Плюс фураж для кавалерии Орлова. Минус тысяча семьсот рублей из бюджета. На эти деньги можно купить верность старосты в Вильно.

— Жизнь гвардейца, Анна Борисовна, в бюджет не закладывается, — отрезал я.

— А я и не закладываю. — Она наконец подняла на меня глаза. — Я просто перевожу ваш героизм на язык цифр. И эту тысячу семьсот рублей завтра же взыщу с имения пана Радзивилла, чьи люди сожгли вчерашний мост. Его векселя будут в