И есть ещё третье. Возможно, самое главное: фактор, который может позволить эффективнее применять навыки, получаемые от итальянца. Он даёт лишь фехтование. Итальянец часто не видит возможности для ударной техники.

К примеру, тот выпад, который он только что сделал, и который я парировал, отводя шпагу соперника, мог закончиться подсечкой правой ноги. Кастеллано просто бы сложился, рухнул. Следовательно, проиграл. Провести такой прием вполне даже возможно. Нужно будет потренироваться с кем-нибудь другим и проучить итальянца. Нечего зазнаваться.

— Я могу остаться у вы? До мой дом ехать два час, — спрашивал меня итальянец.

Нет! Этого чёртова ловеласа отправлять нужно обратно в Кукуй сразу же после того, как он даст урок. Я видел, как этот негодник облизывался, как кот на сметану, когда видел Аннушку.

Конечно же, я своей супруге доверяю, но зачем же искушать. Она повода не даст, но итальянцу придётся потом объяснить, почему он не смеет приближаться к моей жене. Так что пусть живёт, пока он полезен.

Отправив итальянца, я тут же направился мыться. И тут мне в помощницы была моя жена. У нас уже есть две прислужницы. Теперь моя жена — барыня, да и скоро живот не позволит делать многое, что обычно для нее. И не нужно напрягаться. Пусть спокойно родит, мне стоило оградить Аннушку от лишних нагрузок. Но помыть меня — это не такой уж и труд. Да и меньше буду заглядываться на служанок, как, вероятно, размышляет жена.

— Я жду не дождусь, когда ты начнёшь его уже бить, — сказала мне Аннушка, когда я, умывшись, довольным, пришёл на обед.

— Он тебе столь неприятен? Итальянец этот? — поинтересовался я.

— Да. Ведаю я такие взоры… Похабный он, — заявила Анна и чуть смутилась.

Так или иначе, её не совсем светлое прошлое давало о себе знать. И главных виновников слёз моей жены я, как оказалось, уже покарал. Стряпчий у Крюка и его отпрыски — вот главное зло было для Анны. И теперь они уже казнены за попытку отравить государя.

— Дай срок, и я его в землице еще покатаю! — усмехнулся я.

Анна рассмеялась, но как-то резко посерьезнела. Такой перепад настроения был для нее такой, беременной, нормальным.

— Ты веселишься, но в печали. Ты скоро уедешь? — спрашивала Аннушка. — Оттого печалишься?

— Да! — скупо отвечал я, частично солгав.

— Переживаешь по Петру Алексеевичу?

У нас что, начался сеанс психологической помощи?

Может быть и не столько я расстроился, как изрядно озадачился. Вот этот выпад Петра, это как? И что может за этим последовать? А мне как вести себя? Так что отношение царя, а не вероятное мое отбытие на войну беспокоило. К походам нужно относится ровно, ибо спокойной жизнь моя вряд ли случится.

Но вот жить можно по-разному. Хоть сейчас уйти в тень, чтобы все забыли о моем существовании. И даже картошку можно выращивать, да водку по праздникам употреблять. Но разве же такая жизнь правильная? У каждого свой ответ, у меня он отрицательный.

— Я буду молиться за тебя. А можно в монастыре пробыть, пока тебя не будет? — спросила Анна.

— Нет! — спохватился я. — Тебя и так туда запереть собирались. Будешь жить с моей семьей. Я поговорю с мамой.

Пока вопрос с патриархом не решиться, нечего и думать переступать пороги монастырей. Нам еще возвращать царевну Софью и Голицына к делам в Новодевичьем монастыре. И охрану там ставить такую, да именем государя, чтобы и патриарху ходу не было.

Именем царя… А что, если он в опалу меня навсегда отправил? Нет, ну все же кто-то надоумил Петра Алексеевича.

Впрочем, меня же не отстраняли от дел вовсе. Могу хоть чуть больше уделить внимания Стрелецкой корпорации. А то несколько буксует и производство, инициативы почти что никакой. Все приходится мне двигать и мирить, и подсказывать. Ну или не все.

Собакин же работает и расширяется, уже новый цех поставил, кузнецов привлек, кует штыки. Степа, братец мой, осваивает станок. А времени до весны, когда уже нужно будет отправляться в свой первый поход, мало.

Обед прошёл по-доброму и уютно. Удивительно, что у нас с Анной колоссальная разница в образовании и в возрасте (если судить по тем годам, что были прожиты мной в первой жизни), но при этом мы находили общие темы. Наверное, когда люди любят друг друга, то что ни скажет он или она — всё будет восприниматься душевно. А вот когда пройдут чувства… Что ни скажет — все раздражает.

А после я отправился на очередную тренировку. Правда, я не столько сам занимался, сколько её проводил. Перетруждаться тоже не стоит. Я с итальянцем неплохо попотел.

Произошёл донабор выпавших из моей сотни диверсантов. Всех тех мужиков, которых я готовил к сложнейшей, но очень важной работе. Теперь сотня вновь стала соответствовать штатному расписанию, составленному мной же.

И донабор пришлось сделать в том числе из состава сотни крепостных. Я взял лучших и наиболее физически развитых бывших крепостных, которые показывали хорошие результаты в изучении воинской науки. Ну а им на смену заказал еще триста рекрутов. Буду к весне формировать полк, расширяя свой Первый Стрелецкий приказ и деля его на два полка.

— Что ты сделаешь? — спрашивал я, когда максимально плотно прижался к одному из бойцов, схватив его за руки.

— Коленом по уду вдарю, — отвечал мне боец.

Дельно, уды у мужика — самое важное. Уж лучше бы и руку отрезать, чем уд лишиться. Но не в этом случае.

— Тут ещё примоститься надо: кабы мне такой удар произвести. Я стою чуть боком к тебе; если коленом — то, возможно, тебе придётся вывернуться. Думай! — наставничал я.

— Головой ударить могу, пяткой ударить могу по ступне, — стал перечислять боец.

И говорил он правильно. В военно-прикладном рукопашном бою зачастую намного важнее, чем даже поставленный удар, включать мозг на полную. Или даже не так: мозг должен быть настолько подготовлен к молниеносным действиям, что человек ещё не успеет подумать, а руки уже должны делать. И не только руки. Развивать эти автоматические движения у своих бойцов порой приходится, ставя их в неловкие ситуации.

— Если я посужу, что готовые, дозволю участвовать в состязаниях в Москве. Ну за долю мне от выигрыша, — сказал я то, чего от меня уже ждали пару