Нарышкины не менее часа ходили по двору и рассматривали безвкусно, хаотично расставленные скульптуры.

— Вот, сие изваяние славные римляне нарекали Венерой. В самом Риме такой каменной бабы не сыщешь. Сказывали, что они там без рук. Порченные, стало быть. У меня все Венеры с руками, — деловито, со знанием дела, словно бы искусствовед со стажем, рассказывал Афанасий Кириллович.

— С чего только у бабы ентой лик корявый? — рассматривая скульптуру, выразил скепсис Лев Кириллович Нарышкин.

— Чтобы ты уразумел, неуч, — усмехнулся Афанасий Кириллович. — То искусство!

— Срам-то какой! — сказала царица, при этом украдкой посматривая на фигуру Геркулеса, стремясь рассмотреть мужское естество этого, на вид могучего, с гипертрофированными мышцами мифического персонажа.

Братья посмотрели на свою сестру с одобрением. Действительно, чтобы такое увидеть, необходимо было возмутиться. А то и неприлично сие. Жена Афанасия Кирилловича так и вовсе выходила во двор с завязанными глазами. Правда бывала тут редко.

Муж ревновал свою жену даже к тому, чтобы та посмотрела на мужскую скульптуру. Пусть естество и было у Геркулеса «ни о чем», но вот телеса могучие, коих добиться Афанасий Кириллович никак не смог бы. И уж тем более после того, как после бунта он стал сильно набирать в весе. Заедал свои страхи.

— Батюшка, поди, заждался нас, — сказала Наталья Кирилловна, направляясь в дом.

Кирилл Полиэктович, будучи уже человеком пусть и не сильно преклонного возраста, но болезненным, чуть преодолел расстояние от железных ворот, ведущих в усадьбу, до второго этажа дома. Он в негодовании качал головой, когда проходил мимо скульптур. Но ни слова не скажет сыну. Может позволить себе сын такое излишество — значит так тому и быть.

Даже этот человек, который всё ещё жил понятиями домостроя, посчитал уместным увлечение своего сына Афанасия. Если купцы и Нарышкины могут себе позволить такую вольность тратить большие средства на приобщение к мировой культуре, то пущай. Уж всяко это по-богатому, как ни у кого более в Москве.

Наталья Кирилловна, женщина ещё далеко не старая, то и дело засматривающаяся на иных бояр, как на мужей, бросила взгляд на могучего Геркулеса, томно вздохнула, и первая направилась в дом. Да, такого мужчину ей не увидеть. А муж, царь Алексей Михайлович был противоположностью Геркулесу, зело толстым.

Здесь, в доме, гостей встречали десять православных икон. О чём не хотел признаваться Афанасий Кириллович, половина из образов также были привезены Гильермо. Но итальянец убеждал своего мецената, что иконы эти византийские, были некогда привезены из самого Константинополя, ещё до того, как этот город был взят турками. И потому они и написаны и вкривь и вкось, что старинные.

Конечно же, опять работали мастерские в Голландии. Такие коммерческие заказы нельзя было упускать. Мазали, скорее, а не писали. Купцы торопили беспощадно.

Мало того, три иконы из тех были подарены самому патриарху. И тот осветил их, поставил на самое видное место в красном углу часовни в патриаршем подворье.

Вместе с тем, сам того не подозревая, Афанасий Кириллович обладал тремя картинами поистине великих представителей голландского возрождения, даже Рембрандта. И почему-то именно они боярину нравились меньше всего. Он даже упрекнул Гильермо, что тот подсовывает ему какие-то низкопробные подделки.

Ну право слово! Посмотришь на некоторые из картин, и уныние берёт. Сам же Афанасий Кириллович считал, что красота должна быть яркой, красочной, чтобы глазу сразу было за что зацепиться.

Собрание клана Нарышкиных становилось уже традиционным мероприятием. В прошлый раз они попытались собраться в Кремле, в гостином тереме, который не так давно освободили наиболее родовитые преступники — участники стрелецкого бунта.

Однако родственники царя резонно посчитали, что в Кремле могут быть люди Матвеева или других бояр. А вот Матвеева все присутствующие явно боялись. Так что и поговорить в волю не получилось. Но сам факт такого единения рода, все признали правильным.

— Доколе пужаться будем Матвеева? — открывал совет рода патриарх клана Кирилл Полиэктович. — Кто он нынче супротив нас? Государь-то нашего роду-племени!

И все дружно закивали головой. Именно поэтому и собрались, чтобы обсудить, как обходить некоторые препятствия, что начал чинить боярин Матвеев. Ну куда же это годится, если Артамон Сергеевич бьёт по рукам, как только кто-то из Нарышкиных пробует залезть в казну. По рукам, которые баюкали нынешнего царя!

Почти что уже месяц прошёл, а никто из родичей не приобрёл никакого существенного поместья для себя, так по мелочи берут, правда часто. А ведь сразу после бунта не стеснялись отписывать себе даже небольшие городки. Достаточно было городок назвать деревней, и сразу можно было перевести горожан в крепостные.

— Батюшка, так не только он чинит братьям моим преграды. И убоялись бы Бога. Ведь и без того и злата, и серебра, и земли с душами христианскими у каждого есть в избытке, — как обычно проявляла сдержанность и критиковала собравшихся Наталья Кирилловна.

Царица обоснованно предполагала, что обогащаться нужно медленно. Бунт показал, что любовь Нарышкины не снискали ни у кого, ну если только не у тех, кто зависим от клана. А сейчас и вовсе происходит такое, что Петра Алексеевича, государя, начинают воспринимать не просто как нарышкинского отпрыска, а как юного, но в будущем главу своего рода.

— Моё мнение, что Матвеева потребно отлучить от казны! Нынче прознал я, что он собирается серебра дать в Преображенское ажно тридцать тысяч, — воскликнул Афанасий Кириллович, поднимая для убедительности вверх указательный палец к верху.

Все присутствующие ахнули. Каждый из них имел сундуки с серебром, где ефимок было куда как больше, чем тридцать тысяч. И всё равно такая сумма считалась просто избыточной.

— И на что же деньжища такие? — крутя головой так, что казалось, она сейчас отвалится, спросил Кирилл Полиэктович.

— А то непонятно тебе, батюшка? Кто же знает, как и куда серебро то идёт? Я сам видел, что Матвеев якшается с полковником тем, со Стрельчиным. Боярин серебро всё посылает туда полковнику, стало быть, Стрельчин Матвееву отсыпает, — тоном обличителя и обвинителя в страшных грехах говорил Афанасий Кириллович.

Конечно же, боярин мерил всех по себе. Вот он обязательно поступил бы таким образом, который только что описывал. И от этого Нарышкину было обидно, что не он проворачивает подобные схемы, как сказали бы в будущем, «отмывания бюджетных средств».

Афанасий Кириллович уже не раз пинал себя за то, что отчего-то ненавидит полковника Стрельчина. Казалось бы, где тот раб, лишь недавно получивший дворянство, и где он, Афанасий Кириллович Нарышкин, дядька