Сотники уставились на него. Мой человек развязал веревку, и атаман выплюнул тряпицу. Заголосил что есть мочи.

— Да вы что! Да я вас всех! Крамола! Твари! Всех высеку! — Разошелся он быстро и орать начал, как умалишенный. — Вы за кого решили? За пса безродного. Кто он таков? А! Людей поднимайте, собирайте и режьте их всех. Их мало, нас много! Приказ мой! Высеку! Забью, собаки!

Отдышался, уставился злобно, глаза кровью налились.

— Я тебя сам, самолично… Тварь… Меня… На ремни пущу! — Перевел взгляд на Саву. — И тебя, пес хромоногий. Скотина. Шваль. Дерьмо.

Остальное он уже не кричал, а словно выплевывал. Глаза, полные злобой, вращались и чуть не вываливались из орбит от наплыва чувств. Ругался, плевался, обматерил каждого, вспомнив и мать, и отца, и деда, и всю прочую родню. Проклинал, горланил, скалился.

— И вот этого вы слушаете? Вот так? — Улыбнулся я. — Часто он вас сек? Сотников? Своей рукой?

— Заткнись! Замолчи! — В приступе безумия Волков аж забился.

— Бывало. — Вздохнул Сава.

— Кому служите? Он вчера чуть конем батюшку не затоптал. Православного. У стен ваших. Когда я с ним говорить хотел. По-людски. Настоятеля монастыря, у которого мы на ночь встали, сек не раз. За что? Вы что, люди елецкие, умом тронулись? Кому спину гнете?

— Да я тебя…

— Заткните его. — Махнул рукой. — Хватит!

Волкова живо повалили на пол два человека из сотни Якова и насилу запихнули в рот кляп. Он отплевывался, пытался кусаться, получил пару ударов и вновь был лишен возможности говорить. Дергался, вырывался, но путы оказались крепкими.

Еще пара оплеух привела его в более-менее спокойное состояние.

— Ну что, люд елецкий, люб вам этот атаман или пора менять его?

— Семен Белов нам за него головы посечет. — Покачал головой Фома Буйнов.

Я усмехнулся.

— Если, по-моему, будет. Мы и Белова в бараний рог скрутим. Он под Дмитрием ходит. А Дмитрий кто? Какой он царь? Его Скопин бил, так он трусливо хвост, поджав, бежал в Калугу. Ляхи все разбежались от него к своим. — Я продолжал внушать им, что наше дело правое, а тот, за кого они были ранее, человек пропащий. Что в целом соответствовало действительности. — Силы с ним никакой нет. Все качаются, отвалиться думают.

Они молчали, и здесь проговорил еще один из сотников.

— Так-то, оно так. Только казаки за него. Заруцкий. И царевна.

— Заруцкий к Сигизмунду ушел, под Смоленск. — Я помнил это по историческим данным.

На момент битвы при Клушино Жалкевскому он служил полякам. А к самозванцу примкнул повторно только осенью. Незадолго до убийства Дмитрия. Возможно, это было из-за того, что атаман узнал, что Мнишек носит ребенка. А вот от кого? Тут очень большой вопрос. Официально от Дмитрия, но сам Заруцкий долго был ее фаворитом.

Стоит спросить у Фрола Семеновича Войского при встрече обо всех этих любовных делах. Он же мне как раз о том, что занимался поиском повитух для Мнишки, правда, неудачном, рассказывал. Может, тот, кто его заменил — предложил Марии более надежный способ. Эдакую замену… Мужа?

Кхм…

Я несколько отвлекся от разговора с сотниками, а они смотрели на меня, ждали.

— Так вот. Если ваш воевода под Заруцким ходит, то вы все тут ляхам служите. Вот мое слово. Заруцкий после разгрома тушинского лагеря и бегства Дмитрия с ним разошелся и ушел к Смоленску с частью войска. А ляшская принцесска, Мнишка, католичка. Детей им бог не дал.

Чудно, неужто люди эти не знали, что да как? Ведь Лжедмитрий уже рассылал бумаги, говорилось в них, что он защитник земли русской и что надо ляхов всех с земли выдворять. Тут я с ним согласен был. Только вот, с учетом того, кто за ним изначально стоял и кого он вокруг себя собирал — выглядело это смешно. Тот, кто ляхов на землю нашу водил, теперь против них встал.

Не будь трагедии Клушинской…

Ладно, не об этом сейчас.

— Ну так что? Сейчас Люд елецкий к стенам подойдет. Говорить с ними будем. Клятву давать в верности Земле Русской, вере Православной и в том, что Земский Собор решать должен, кому на Руси править. Что скажете, граждане?

Нравилось мне так не определившихся людей звать.

— А я токмо чишо мыслю. — Подал голос до этого молчавший Сава. — Волков дюже лют был. Зол и нас побивал часто. Так, собратья.

Сотники закивали.

— В этом прав Игорь Васильевич. Это ежели раз. Второе. Игорь Васильевич татар бил. Землю нашу от них сберег. Повод это уважить человека. Так?

Те кивали еще сильнее.

— Про Заруцкого, слышал я. И про Димитрия, гутарили разное. — Он вздохнул, тоже поднялся, посмотрел на меня. — Ну не могет человек два разА воскреснуть. Ну как это, собратья!

— Он же не Христос. — Проговорил я холодно. — Не господь бог.

— Вот, умно гутаришь. Сколько можно то, одним, другим. Хватит. Собор, я считаю. Дело толковое. — Он взглянул на меня, на них. — А ежели мы тута сидеть просто будем, то и развалится все. Сегодня сидим, завтра сидим, потом сидеть не на чем будет. Ляхи да татары все заберут.

— Так как пойдем то? Ушло сколько к бродам. — Выдал один из сотников. — На кого город оставим?

— Так, то наши люди. Чишо мы, не убедим их в том, что дела наши ратные, правые. А не этого. Заруцкого. Чишо нам Димка вор люб, что ли. Мыслю. Уж так больно люб, а?

Разошелся ты Сава, ух разошелся.

— Так, не очень-то и люб. — Проговорил один из сотников.

Остальные закивали.

— А Игорь Васильевич, как атаман, люб?

— Так, рано пока, Сава. — Я поднял руку. — С тем, что против Дмитрия идти не страшно, определились. Дело теперь иное. Склады ваши елецкие, что, все раскрыл воевода, все забрал, все увез?

Они переглядывались. Один под дурачка закосить решил.

— Так, какие склады, воевода?

— Которые лет пять назад здесь и в Воронеже собирались. Для похода на Крым, на Азов. Где все? Порох, свинец, доспехи, копья, аркебузы?

— Так это… Семен Белов настрого запретил…

— Чего? — Я признаться ошалел от такого.

— Запретил. — Выдал Фома Буйнов — Сказал, сам Царь ему ключи от этого имущества выдал. Не положено.