Впрочем, по Никольской дом этот, конечно, не самый большой и не самый богатый. Но не убогий. Такой… крепкий середнячок.

Спешиваюсь и стучусь в ворота.

— Кого там нелёгкая принесла? — старческий женский голос раздался через мгновение после стука, словно меня тут ждали.

Глава 8

— Не бойся, не гости, — подпустив веселости в голос, кричу я.

— Мама, кто там? — раздаётся ещё один женский голос, помоложе. Кто говорит — не видно: частокол хоть и невысокий, но плотный, и двор скрывает. К тому же у самого забора растут два дерева, ветвями богатые. Не такие, конечно, величественные, как дуб у Толстого, но тоже ничего себе — вполне раскидистые. Кстати, хоть я и помню, о чём книга, украсть идею не получится — ведь сюжет сюжетом, а авторский слог рулит! Тут без вариантов.

— Орёт ктоть… гость, говорит.

А бабка ещё и глухая!

Через пару мгновений в воротах скрипит калитка и показывается сморщенная старушечья голова в платке. В руках у старушки клюка, а на носу… очки.

— Тут барин какой-то… — бурчит она, щурясь на меня поверх очков. — На карете. Карета облезлая… грязная. Барин одет дурно, в мятое. Чего надобно?

Окуляры бабка нацепила не зря: за пару секунд отметила всё — и облупленную карету, и пыль на сапогах, и особенно мой неглаженный сюртук, в котором на почтенного господина я похож был мало.

Отодвигаю старуху и захожу к себе во двор. Бабка крикливая, но легкая и, судя по всему, хоть и мещанка, почтением ко мне, «белой кости», не преисполнена.

— Куда прёшь, окаянный! Поди прочь! Дочь, зови Михаила! — кричит бабка в сторону сеней.

— Тетка Марья, я в погребе, — раздался низкий голос откуда-то позади дома.

«Тетка Марья» — это, наверное, и есть Мария Ивановна Толобуева, подруга Анны Пелетиной.

— Привет тебе, старая, от Анны Пелетиной. Знаешь такую? — весело спрашиваю бабку, на всякий случай поглядывая за спину — вдруг кто с улицы придёт?

— Так бы сразу и сказал… Чаво, не померла она ещё? — поправляет слетевшие с носа очки бабки и уже спокойным голосом кричит дочке:

— Дочь, не надо Михаила. Это от моей подружки гонец. С чем тебя прислала Аннушка? Здорова ли? Чего молчишь?

— Две новости: одна, как водится, хорошая, а вторая — плохая. Хорошая — подруга твоя жива, а плохая — дом и участок она мне продала. Купчая у меня на руках. Так что думаю: сразу идти в околоток или дать вам день на выезд?

— Брешешь! — ахает дочка, выскакивая из домика.

Дочка тоже немолода, старше на вид, чем Ольга, но одета прилично, даже с некоторым шиком. Темно-синий сарафан почти до пола, кожаный пояс, чепчик и башмаки на небольшом каблуке. Стало быть, не в нужде живут, и какой-то приработок женщина имеет. Чего тогда деньги Анне не слали?

— А куда же нам? Врешь, Анна бы не стала меня прогонять! — бабка смотрит на меня через линзы, но взглядом как огнём жжёт.

— Она и не выгоняла, даже когда вы платить перестали. Но я-то — не она. Выгоню враз! Мне ты кто? Я деньги уплатил — всё честь по чести. Уже и жалобу составил. Показать?

Показываю и заготовленную жалобу, и купчую. В руки не даю, разве что подношу ближе — пусть читают. А читают обе — и бабка, и стоящая позади пожилая дочь. В довесок протягиваю бумагу…

Ввиду личного намерения занять комнаты для собственного проживания, прошу освободить помещение к 7 числу июня месяца. За невыполнение — принужден буду обратиться в городскую управу, в суд, и в полицейский участок.

— Это я вам оставляю, — киваю на требование, составленное утром собственноручно.

— Меня Авдотьей, мил человек, зовут, — решительно берёт в свои руки переговоры дочка. — Работаю у купца Левина, тут на Никольской.

«Вот чего они христопродавцы, — раз у еврея работают», — размышляю я, но вслух говорю иное:

— Мне это без надобности…

— Не могла Аннушка… Муж мой её мужу жизнь на войне спас. Дружили мы крепко… — бормочет старуха, и подбородок её дрожит от обиды.

— Мама, господину это неважно, — досадливо прерывает мать Авдотья. — Так вот, барин, средства у меня имеются, и дом я сниму быстро. Но коли вам угодно, могу и у вас снимать…

— И не платить?.. Как Аннушке?

— Что же ты, барин, такое говоришь? Не бери греха на душу, понапраслину не возводи! Кажен год… честь по чести… из своих капиталов триста рублёв слала! — вскинулась старуха, а взгляд Авдотьи вильнул.

— Последние лет пять ни копейки от вас не было. Анна в нищете живёт. Сама, поди, знаешь, — крепостных у неё немного и земельки хорошей нет.

— Доча, как же так?.. Деньги брала, а не отсылала?

А старуха из ума не выжила, несмотря на свой древний вид.

— Мама, я потом тебе расскажу. Ну, к чему барину слушать нас?..

— А барин бы послушал, — возражаю я. — Мне, признаться, даже любопытно. И, кстати… должок-то собираетесь Анне вернуть, али как?

— Всё вернём! Ах ты… дрянь такая! — бабка уже смекнула что к чему и попыталась огреть дочку клюкой, но промахнулась и, не удержавшись на слабых ногах, упала.

— Тихо, девоньки! Времени у вас ещё будет — разобраться меж собой. А пока желаю свой дом осмотреть! — говорю я, наконец решаясь двигаться вглубь участка: к счастью, подошёл Владимир — он и за мной приглядит, и, коли что, Михаила этого невиданного до сих пор приструнит, если будет надобность.

— А чего там глядеть-то? — недоумевает Авдотья.

— Веди, веди, добрая женщина, а то я вас знаю — всё заберёте, что в доме есть, и с собой увезёте.

— Нешто лишить хочешь имущества нашего? — ворчит сзади бабка.

А я тем временем осматриваю участок. Думал, честно говоря, меньше будет. Сам дом — как и значится в купчей: «Каменный, на каменном фундаменте, крыт тесом, одноэтажный, с сенями, кухней и двумя комнатами». Но есть небольшая банька во дворе, есть погреб за домом, из которого торчит голова