— Приказываю начать атаку конными силами! Уберите этих степных дикарей от наших обозов! — заорал Ахмед-паша.

Тут же был отправлен вестовой, чтобы сообщить приказ командующего. Вот только это займёт время. Пусть даже пятнадцать минут потребуется вестовому, потом ещё пятнадцать минут на то, чтобы выстроиться в боевые порядки и отправиться в бой, а там ещё нужно дойти до русских степных воинов… Не меньше понадобится, чтобы ударить по русской коннице.

— Что они делают? — выкрикнул Ахмед-паша, и его голос дал петуха, он надорвал голосовые связки и уже мог только шептать.

— Русские выдвигают свои пушки вперёд, сразу за первой атакующей линией, — удивлённым голосом, всматриваясь в подзорную трубу, раньше, чем нашлись с ответом турецкие офицеры, сказал французский подполковник.

Впрочем, вопрос весь был задан не потому, что турецкий военачальник не увидел. Как раз-таки он увидел, но не мог понять, как такое возможно. Как, по сути, можно наступать пушками? Русские настолько не боятся, что турки, атакуя, заберут пушки? Ведь потеря орудия — это позор!

В турецкую армию только недавно стали поступать лёгкие полевые орудия, французского образца, хотя уже и турецкие мастера пробовали делать похожие. И турецкие военачальники до конца так и не поняли, что если орудие и называется «полевым», то должно отрабатывать именно в поле, а не стоять в одном месте стационарно, без возможности менее, чем за час убраться с поля боя.

Я наблюдал за разворачивающимися событиями, и сердце моё стало стучать вдвое быстрее. И нет, мы не проигрывали, напротив, я уже был уверен в победе. Проблема заключалась в том, что я уверен ещё в одном: французы попробовали применить против нас наше же оружие.

Когда примерно рота явно французских солдат, пусть они и были укутаны в плащи, пряча свои мундиры, вышла вперёд, я ломал голову, зачем они это сделали. Может быть, просто решили постращать, рассмотреть в подробностях, что происходит, как выдвигаются русские полки?

Но когда они сперва встали не то, чтобы в плотное построение, но и не рассыпным строем, уже тревога поселилась в моём сердце. А когда они открыли огонь метров за четыреста до ближайших моих стрелков, я понял — французы разгадали секрет дальности стрельбы.

— Господин бригадир, — обратился я к стоящему рядом Миргородскому, — ни один француз не должен спастись сегодня.

— Они разгадали секрет русских стрелков? — догадался далеко не глупый офицер.

— Да! — сказал я.

В моём окружении уже не было никого, кто бы не понимал, в чём состоит боевая задача стрелков, и в чём превосходство их оружия. Скрывать от офицеров очевидное было просто невозможно.

Однако я всё ещё надеялся, что хотя бы в ближайшие пару лет в европейских армиях не появится сразу же большое количество штуцеров и ещё большее количество новых конусных пуль для них. Сегодня мои надежды рухнули.

— Продолжайте действовать! — сказал я бригадиру, беря себя в руки.

Пока что мне оставалось только наблюдать, как разворачивается сражение. Это очень даже хорошо, когда уверен в своих офицерах, когда неоднократно видел, как они действуют и в бою, и на учениях, обсуждал с ними возможные ошибки.

Так что приходилось только наблюдать, как работает слаженный механизм моего корпуса.

Смитов выжидал. Три десятка демидовок были выдвинуты почти что на переднюю линию атаки. Впереди лишь выстроенная в два ряда линия пехоты. Турки выдвигали свои линии.

А вот моим бойцам приходилось находиться пока ещё под огнём французских штуцерников. Ведь я не сразу дал приказ своим стрелкам, которые залегали по всей площади поля боя, стрелять. Но ещё минута-другая — и французских стрелков не станет.

А, нет, они уже получили приказ и драпают так, что их французские пятки сверкают. Ничего, мы обязательно изловим каждого.

— Доклад по западному направлению! — потребовал я.

Наблюдать за всем и сразу, когда я находился не менее чем в трёх верстах от главных событий, просто невозможно. Поэтому у меня был офицер, который должен был постоянно смотреть, как развивается конная атака на обозы.

— Есть у нас потери. Французы выставили фальконеты и в упор ударили из них, — докладывал офицер. — Степняки преодолели препятствие, потеряв не менее двух сотен.

Две сотни — цифра впечатляющая, но если они преодолели уже выставленный перед обозами заслон, то горе тем, кто пробовал стрелять по моим башкирам и калмыкам.

— Отсчитывайте время, через полчаса башкиры и калмыки должны отойти к нашему лагерю, — приказал я.

Захватить обоз осман всегда успеем, а вот раздёргать всё ещё превосходящие силы противника и не позволить ему собраться в ударный кулак — вот одна из первостепенных задач.

С одной стороны, с ней уже удачно справляются стрелки в городе, которые сдерживают немалое количество турок, при этом ещё и истребляют их сотнями. С другой стороны, степные союзники вынуждают противника реагировать на угрозу потери обозов, следовательно, туда сейчас должны выдвинуться как минимум соразмерные силы, а, скорее, и превосходящие.

Только турки должны будут увидеть не грудь башкир и калмыков, а их спины, ну или хвосты степных коней. И таким образом мы не должны получать удары по своим флангам, а, скорее всего, выключаем полностью из боя турецкую тяжёлую кавалерию. Ведь их кони устанут передвигаться, догонять. И обоз находится в пяти верстах от Очакова. Так что для возвращения в бой нужно время.

— Бах! Бах! Бах! — Смитов отдал приказ на начало обстрела вражеских построений из демидовских гаубиц.

Снаряды летели навесом, наша первая линия пехоты присела. Всё верно сделал капитан Смитов.

Какая же всё-таки нелепица творится в моём корпусе с чинами и званиями. Капитан командует всей артиллерией. Как минимум, это должность для подполковника. Но ничего не попишешь, если я доверяю Смитову, то я даже подвигаю некоторых майоров, которые номинально остаются командующими, но при этом смотрят и учатся у молодого, может, даже слишком молодого, ну, примерно, как я, капитана Смитова.

Вражеская артиллерия молчала. Противопоставить она ничего не могла, так как находилась более чем в полутора верстах от самых ближайших русских батальонов. А вот демидовки